Несостоявшаяся сказка

Светало. Голова на подушке плавала в поту. Дышалось тяжко. Бадья на полу возле топчана была пуста, тазик, наоборот, полон. Не разлепляя глаз, болезненно морщась, он перекатился на другой бок и простонал: «Не-е-ет»… Из ночи в ночь один и тот же кошмар: лес, дождь, уходящая во тьму тропа – и наперерез рыжее, тощее, исходящее лающим кашлем и зловонием: ни бежать, ни увернуться. Зачем ведьму Марфу слушал? Выжгли, спалили мозг торопливые нараспев слова: «В лесу твоя погибель, соколик, в лесу, ясный; заведёт лиса в леса – там и сгинут телеса: без покаяния, без отпевания, без дна, без покрышки». Лютый страх поселился в душе.

А ведь ладный был парень: весельчак, трудолюб, первый охотник на деревне. Лыс, правда, как колено, – так невелика беда, зато мыться реже: протёрся тряпочкой – и чист, в погожий день зайчиков, опять же, пускать девкам на потеху. Нет, всё прахом. Ружьишко под лавкой, полка не прибита, гармонь мыши доедают. Сам притулится в углу за печкой и сидит, из дому ни-ни, только до ветру и бегом обратно.

Снова дёрнувшись во сне, он закричал тонко и жалобно, как заяц.

- Во, опять! – всхлипнула баба. – Эх, Колобок, Колобок, куда ты котишься?..
- В …ду, – отозвался с печи дед. – Почитай, недели уж три как в запое.

А Марфа, опершись на клюку, стояла в лесу над зловонной тушкой издохшей с голодухи лисы. «Зря сказала, – думала она. – Пускай бы встретились.»

 

...в волосах твоих, чёрных, как ночь (с) (побасенка)

Рожею Джорданко не вышел, зато волос имел отменный: густой, чёрный, как вороново крыло. Девки от такой красоты ахали и хлопались в обморок, даже не успев выспросить про характер. А характерец был ого-го. Уж как маменька, бывалоча, упрашивала, как скалкой охаживала, - ни в какую: упёрся ясно солнушко и вместо чтоб в пекари или сапожники пойти, как все порядочные, в науку рванул. И ладно бы в алхимики: всегда при золотишке, знай себе гомункулюсам хлебушка кроши – нет, о вселенском устройстве дурная голова заболела, о бесконечном, вишь ты, множестве обитаемых миров. Ну, и чё? А ничё. Сгорел. На работе. Так девкам и не обломилось ребятишков от него настрогать.

Но помнили долго. Как где чёрная головёнка качнётся, заскучают сразу, заскулят: «Брунушко, сокол ясный, какого ж ты, раздолбай, нас покинул?» - и в рёв. И так годов несколько, пока замуж не расхватали. Вот с того и приклеилась к чернявым кликуха «брунет». А еще лет спустя сотен… в общем, когда уже прекрасный пол полез сильному рожи бить за феминизм и чтоб в шпалоукладчицы пустили, - тут и девкам разрешили в брунетках ходить. Чтоб всё по-честному. Поровну.

Не зазря, выходит, Джорданко небо коптил.

 

Дурачина ты, простофиля (басня)

Сидел раз зрелого возраста мужчина Василий Фёдорович с супругою своею Верой Сергеевной, чаёвничал. По жизни был он мастеровит, на все руки дока: механик, электрик, сантехник, столяр, сапожник, швец, жнец… Дом построил. Двух сыновей родил. Деревьев посадил – на хорошую рощицу хватит.

Вот сидит Василий Фёдорович, прихлёбывает, на столе перед ним плюшки, колбаска, сырок ломтиками – хорошо… И говорит ему дражайшая половина:

- Вась, а давай споём!
- Да ну, – отвечает он, – я на трезвую голову не могу.
- Эх, Вася, Вася, – вздохнула супруга, – никчёмный ты человек. Ни спеть с тобой… – Махнула рукой, не договоривши, да и пошла вон из кухни. «Дом-2» смотреть.

А Василий Фёдорович так и остался сидеть, зазря небо коптить. Никчёмный, как оказалось, человечишко...

 

Семь цветов радуги

Это неправда, что их семь.

В мире всего три цвета: крон, кармин, кобальт. Жёлтый, красный, синий. Измена, любовь, вера. Остальное – нюансы и гибриды. Белый же с чёрным – и вовсе не цвета, а символы понятий Всё и Ничто.

Недаром пресловутый «чистый лист» бел: он даёт полную свободу творчества, возможность движения и развития во всех, даже самых невероятных направлениях. И пресловутый «свет» тоже бел, охватывая собою всё сущее на земле, под землёй, в небесах и водах. И неизведанные географические области, где может обнаружиться всё, что угодно – от фонтанов до провалов, – тоже называют не иначе как «белыми пятнами». И саван, как пропуск в лучший мир со всеми его радостями, бел. И горячка бела, но не потому, что вся из себя чиста и невинна, а оттого, что кишит всеми мыслимыми и немыслимыми кошмарами.

Чёрный – антипод белого, абсолютное Ничто. Потому люди боятся темноты, возводят напраслину на чёрных кошек/кобелей и рассказывают на ночь страшилки про «в одном чёрном-чёрном городе есть чёрный-чёрный дом». Но чем оно так страшного, это Ничто, если там даже мигрени не бывает? А тем и страшно: нйбытью. Ни ветерка, ни движения, ни одно из шести чувств не работает, а значит, и жизни нет. Потому страхи человечества – чёрные, демоны – чёрные, смерть – в чёрном.

Впрочем, нет худа без добра: в черноту можно запихнуть всё лишнее, и его как бы не станет. Маленькое чёрное платье – и телеса прелестницы уполовинены; чёрный костюм на женихе (белое на невесте) – и фальш-имидж готов: она в семье – всё, он – ничто, «муж-мальчик, муж-слуга средь жениных пажей». Прелестно! Японка кроет зубы чёрным лаком: «Любимый, я не кусаюсь, нечем!» Гастарбайтер влезает в чёрные джинсы-куртку-башмаки: «Не видь меня, нашальник, нету я!»…

А измена жёлтого цвета - потому, что крон. Кронос. Время.

Всё меняет, все следы заносит.