Кусочек моей души

Осколок… Один, другой, третий…
Целая россыпь. Это хрусталь.
Его разбили глупые дети,
В глазах которых блестела сталь.

Все говорят: “Поверь в себя!”.
Но как, если себе не веришь?!
Беги, беги, беги, дыхание губя,
Все пред тобой закрыты двери.

Маски, маски, маски, нас окружают,
Под собою скрывая истинные лица.
Но время идет – и они прирастают,
Бьешься как в клетке, бедная птица.

Птица с душой из разбитых осколков,
Тянется в самую высь, к совершенству.
Глаза закрыты, а под ногами столько,
Путей, ведущих к неземному блаженству.

Спешишь, все на пути сметая. Зачем?
Остановись и оглянись, хоть на мгновение.
Увидишь выжженную землю,
Руины, древние совсем,
Вдали глаза, а в них – лишь отражение.

За вечной истиной бессмысленна охота,
В ней только лишь себя теряешь.
И капли пролитого с кровью пота,
Ты на пустую горечь променяешь.

Ты хочешь на все знать простые ответы,
Но так не бывает, поверь мне всерьёз.
И принцы из сказок, и воины света,
Лишь бывшие тени причудливых грёз.

Когда твой мертвый лик прочертит редкая слеза,
Прости себя и, правды больше не тая,
За шаг до пропасти бездонной, открой глаза,
Смотри, ведь эта жизнь – ТВОЯ!

 

Ответ: Мои стихи

Полумрак


В мертвое сердце не вселится страх,
На мертвом лице кривая улыбка,
Мертвый огонь пылает в глазах –
Кто-то заплатит за наши ошибки.

Ошибки, которые мы совершаем,
Ложатся тенями на хмурые очи.
Окружающий космос необитаем,
Тяжелы и безрадостны ночи.

Злой мохнатый паук, словно кот,
Растворившись в ночной тишине,
Жизнь из лужи медленно пьет...
Свет погаснет в далеком окне.

Меж светом и тенью скользя,
Наблюдая движение мыслей...
Улетаешь все дальше, иначе нельзя –
Дождь смывает опавшие листья...

Дождь льет, кому-то радость даря,
А кто-то угрюмо смотрит в окно.
Капли падают сверху, все зря,
Ты не живешь, и тебе все равно.

Ты не живешь, но забвения нет.
Память живых – от нее не уйти.
И за тобой черный останется след,
И никогда ты не сможешь простить.

В мертвое сердце любовь не придет,
На мертвом лице непрощенья печать,
Мертвый огонь никого не сожжет,
Кто-то устанет забвения ждать.



Мой враг


Мир треснул пополам, и выросла стена,
И время вдруг замедлило свой шаг.
Теперь в моей душе лишь боль одна,
Смотрю в твои глаза, мой враг…

Все, что память наша так хранила,
Вмиг в бесполезный обратилось прах.
Легко перечеркнув все то, что было,
Ты смотришь мне в глаза, мой враг.

Обиды старые, столь бережно храня
(их память отдается звоном шпаг!),
Ты выставишь, как счет, против меня,
И скромно промолчишь, мой враг…

Ты слабость силой назовешь, не зная
Всех обстоятельств… Что ж ты так…
И смотришь свысока, не понимая…
Но вновь я промолчу, мой враг…

Твоя жестокость, все мосты сжигает,
Стена крепка и сердце наполняет мрак.
Простить тебя… Никто не знает,
Смогу ли я когда, мой враг…

 

Ответ: Мои стихи

По мотивам одноименного романа.

Скрут

Мохнатым ковром раскинулся лес,
Бескрайний, дремучий, тревожный.
Герой, что за славой бы в пекло полез,
Тот лес обойдет стороною. Возможно.

Ты пение птиц не услышишь в ветвях,
Живой не увидишь души ни одной.
Лишь северный ветер развеет твой прах,
Сей лес охраняет свой вечный покой.

******

Холодный взгляд его мертвых глаз,
Не забыть ничего, не простить…
Порочный мир во тьме погряз…
Скрываясь в тени, он ждет на пути.

******

Лавина сметает все на пути,
Волнуются памяти мутные воды.
Забвенье сердца не может придти.
Надежды, сомненья, удачи, невзгоды…

Отчаянье, гнев и страшная боль.
В душе, скрученной, словно жгут…
Хочешь узнать это имя? Изволь.
Все те, кто выжил, зовут его – скрут.

******

Холодный взгляд его мертвых глаз,
Не забыть ничего, не простить…
Порочный мир во тьме погряз…
Скрываясь в тени, он ждет на пути.

******

Наивные дети, не зная оков,
Бросаются в омут, не ведая страха.
А сладкие сети таинственных снов,
Сплетает паук, восставший из праха.

Ему безразличны чужие мечты,
В воде отражаются грубые тени,
Не важно, как смел будешь ты...
Злой паутины беспомощный пленник.

******

Холодный взгляд его мертвых глаз,
Не забыть ничего, не простить…
Порочный мир во тьме погряз…
Скрываясь в тени, он ждет на пути.

******

Заложники мести, безумная страсть
И огненный рыцарь с душою птенца.
Отправился вдаль, не можешь упасть,
Лишь капает время, не видно лица.

Пустынные земли, вокруг тишина,
Опять неудача, заноза в груди,
Кровавая в небе прибита луна,
Жестокие звезды шепчут: “Иди!”.

******

Холодный взгляд его мертвых глаз,
Не забыть ничего, не простить…
Порочный мир во тьме погряз…
Скрываясь в тени, он ждет на пути.

******

Черное с белым сольются в одно,
Добро и зло исчезают во тьме,
Хромая судьба плетет полотно,
Хорошая ложь возрастает в цене.

Трудное дело, себя предавать,
Душу погубишь, других не спасешь.
Но выбор сделан и нужно играть,
И улыбаться, за спиной пряча нож...

******

Холодный взгляд его мертвых глаз,
Не забыть ничего, не простить…
Порочный мир во тьме погряз…
Скрываясь в тени, он ждет на пути.

******

Короткая сказка, хороший конец,
Сделано дело и путь завершен.
Пустая любовь, крученый птенец,
День угасает, никто не прощен.

 

Ответ: Мои стихи

Спасибо




Пустота


Багровый закат утопает в тиши,
Узором на стеклах застыла вода,
Кружатся снежинки, и кто-то решил,
Что это конец, а затем – пустота.

Резкий росчерк на пепле небес,
Яркость тщеты и веков красота,
Простая икона, серебряный крест,
Чужие слова, а в душе – пустота.

Лишний шаг, потерянный миг,
Из любопытства считаешь до ста...
Стоят легионы прочитанных книг,
Листаешь страницы, а там – пустота.

В жилы впивается северный холод,
Стремишься вперед, но дорога не та,
Разбитый фонарь, оборванный провод,
Закрытая дверь, а за ней – пустота.

Там, за окном – исчезающий мрак,
Тени деревьев и льда чистота,
В прозрачном стекле отражается враг,
Кривая улыбка, в глазах – пустота.

Длятся года, секунды тянутся вечность,
Злая боль одиночества, жизни тщета,
Затеряна в детстве былая беспечность,
Что остается? Одна пустота...

 

Ответ: Мои стихи

Не самый лучший, но...

Дождь


На прекрасный твой лик падает свет,
Аккуратные строчки по экрану бегут.
Задавая вопрос, не увидишь ответ,
Грусть в красивых глазах, они ждут.

А на улице дождь, вниз стекает вода –
Тихий шелест благих начинаний.
Ты посмотришь в окно и увидишь тогда
Силуэты печальные зданий.

А белесая мгла, целый день,
Крепко держит в объятиях город.
Промелькнет вдалеке одинокая тень,
И в сердце заползает холод.

Торопливо собравшись, ты уходишь домой,
Провожая глазами капель быстрый полет.
Пусть не видно не зги, за прозрачной стеной,
Раскрывая свой зонт, ты шагаешь вперед.

Тонкий запах цветов, вдруг коснется тебя,
На миг просочившись сквозь сырость и ветер.
Твое имя назвав, он окликнет любя,
Улыбаясь счастливо, с промокшим букетом.

Солнца луч, нерешительно капли пронзая,
Заискрится ярчайшим небесным огнем.
Двое, взявшись за руки и улыбаясь,
Неторопливо идут под дождем.

 

Ответ: Мои стихи

Чуть больше двух лет. И чуть больше года пишу прозу.

А вот еще стих.

Нет


Окружает всех нас – клеть.
И в уставших руках – плеть.
Просто кончился день, ведь.
Скоро золотом станет медь.

Что-то светит вдали, верь.
И пусть выхода нет теперь.
Пусть закрыта входная дверь.
И в тени притаился зверь...

Тихо тлеет надежды луч.
Из-за самых далеких туч.
Из-за самых скалистых круч.
Этот теплый надежды луч.

А в груди поселилась боль.
Стиснув зубы, играю роль.
Пусть на ранах белеет соль.
Это жизнь, ты терпеть изволь.

Но смотрю лишь на твой лик.
День закончился, ветер стих.
В глубине глаз тусклый блик.
Хочу поверить, хоть на миг...

Мотыльком прилетаю на свет.
И хочу я сказать – привет.
Но в молчании вижу ответ.
Лишь короткое слово – нет.

 

Ответ: Мои стихи

А у меня почти все грустные... под настроение.


Грусть


Там за окном клубится мрак,
И ветер воет безнадежно,
Сидишь и смотришь просто так,
Ну почему всегда так сложно?

Ну почему так далеко,
Мерцает звездочка ночная.
Ну почему же так легко,
Свою любовь мы забываем...

Кричу, кричу, но все равно,
Лишь тишина звучит ответом.
Как черно-белое кино,
Утеряна дорога в лето.

Исподтишка ловлю твой взгляд,
Улыбка на губах играет.
А прошлогодний снегопад,
Опять столицу заметает.

Надежда в сердце оживет,
Оно забьется часто-часто,
И пусть дождется тот, кто ждет,
Свой маленький кусочек счастья...

 

Ответ: Мои стихи

Не за что, всего лишь частичка меня.




Сам не свой


Книгу судьбы нарисует художник,
А писатель напишет портрет,
Серый кот ожидает в прихожей,
Там где мы были, нас уже нет.

Хочешь, считай, сколько пепла в аду,
Хочешь, лечи мир по карте небес,
Хочешь, играй в жизнь у всех на виду.
Спеши! Сегодня счастие в развес!

Ты выбирай, покуда полон сил,
Одно мгновенье годы бережет,
Кто-то ушел, а кто-то пригласил,
Того, кто никуда уж не придет.

Твой выбор лучше иль чужой?
Тропинка вьется меж холмов,
И на развилке, сам не свой,
Стоишь и слышишь бег веков.

Вот на столе стакан с водой,
Наполнен до середки аккурат,
Кому-то полный, а кому – пустой,
А кто-то отведет печальный взгляд.

Свобода и выбор? Нелепая ложь!
Так поводырь привечает слепых.
Сладкая патока слов... Ну и что ж?
Разве найдется святой среди них?

 

Ответ: Мои стихи

Стараюсь.


Тысячелетие боли


На границе меж светом и тенью,
За пределом бессмысленных грез,
Был рожден судьбы своей пленник,
Был рожден под дождями из слез.

Его имя сокрыто во мраке веков,
А следы на песке заметают ветра.
Он видел так мало, и было легко,
Шагая вперед, забыть этот страх.

Бояться людей? Как, право, смешно,
Во мраке души ото всех хорониться.
Вдохнуть запах жизни? Заманчиво, но...
Заперта в клетке, бескрылая птица.

Пульсирует воздух, всем ритм задавая,
Лица мелькают в безумном движении.
Он, видел все это, смотрел с того края.
Есть отчужденность, но нет удивления.

Одноглазый король, в землях слепых,
Глядит, с презреньем, на оных. Взаимно.
Он, оком незрячим, смотрит сквозь них.
Они же, смотрят лишь вниз... Как наивно.

Чувства? Сладкий жизни яд. Испить?
Зачем? Испил уж раз, но зря. Боль,
Убитая любовь, и вера. Как быть?
Укрыться в лед еще плотней? Изволь.

В тень на века уйти, жизнь погасив.
Но прежде – долг. Щелчок. Затвор.
Конец. В своей трагичности красив.
Потухшие глаза. В них – приговор.

Что дальше? Пустота. Тысячу лет,
Не жизнь, не смерть. Потерянный,
Сам в себе. Страха давно уж нет...
Но, что осталось от души? Руины.

Теперь, он жив. Восстал из пепла.
Посланник не любви, но боли. Он,
Ангел, с душой, выжженной дотла.
Пришло его время, мир обречен.

Вечное непрощенье – что ж такого?
Но движет им не месть… Чужая игра.
Пришел, увидел... проиграл. Не ново.
Финал уже близок, ты видишь? Пора...



Хуже чем мир


Масок веселью не видно конца,
Видишь лицо – но лицо подлеца.
Голую правду смакуют подчас,
Видишь кино – но кино без прикрас.

Диктор вещает о том и о сем,
Сытые кони ржут за стеклом,
Руки испачкав, скрывается кто-то,
Укрываясь в броню патриота…

Ласка и нежность стали товаром,
Но кто-то получит все это даром,
А кто-то заплатит высокую цену,
Нету любви – зато есть измена.

Облик меняют, пальцами щелкнув,
Овцами вдруг обернулись все волки,
Море соблазнов утопит в пучине,
Цепь искушений приводит к кончине.

Ложь и искусство нуждаются в сцене,
Вот предатель молит о прощении,
Вот лицемерье играет в любовь,
Вот судьи слепые рождаются вновь.

Стекло отражает пыль красоты,
Смотри с обожанием – ведь это ты.
Себя как в зеркале видишь в других,
На темных очках – солнечный блик.

Кривая улыбка блестит за спиной,
Тот, кто управляет всей этой игрой,
В своей правоте уверен всегда,
И слезы людей – простая вода.

Тонкие нити в ловких руках,
Марионеткам не ведом страх,
Свобода воли – вечный обман,
Ошейник крепок, сгустился туман.

Сладкие грезы в закрытых глазах,
Чья-то судьба обращается в прах.
Через соломинку, томно зевая,
Тянет он жизнь в ожидании рая.

Кто-то живет, за счет судеб чужих,
Кто-то умрет, в этот призрачный миг,
Кто-то соврет, ради выгоды малой,
Кто-то уйдет и вернется едва ли.

К синему шару приклеился ценник,
Над телом своим пирует изменник,
И фраза простая, за лозунг сойдет,
Кровью по небу – “Добро не пройдет!”.

 

Ответ: Мои стихи

Вот одно из старых... немного наивное.


Весна


Этот яркий солнечный луч, свет,
Что с небес ниспадает теплом,
Улыбнется и скажет – “Привет!”.
Заискрит, засверкает все за окном.

Тьму прогонит и холод времен,
Сердце согреет, и душу осветит.
Наши ошибки (имя им – легион!),
Можно ль исправить, кто нам ответит?

Оживает природа, лучами согрета,
Снег быстро тает, журчат ручейки.
Надежды отблеск, ожидание лета,
Прочь прогонит остатки тоски.

Все, что было, и боль, и обиды,
Горечь предательства и тишина,
В прошлом осталось уже и забыто,
Душа оживает, ведь это – весна!

Новые чувства кровь будоражат,
Уставшее сердце надеждой живет.
Нужна ль нам любовь? Кто скажет...
Просто дай шанс – и она придет...



Вот это забавное немного.


День


Солнечный ветер, полуденный бриз,
Стук каблуков по асфальту.
Свет обреченно рушится вниз,
На Гавайи и, может быть, Мальту.

Стекла очков отражают меня,
Стены домов и причуды металла,
Ветхую зелень ушедшего дня
И чудеса (но их слишком мало).

Твердой походкой, презренье тая,
Там, в глубине адамантовых глаз,
Тенью мимо промчишься, а я
Тихо продолжу привычный рассказ.

Всеразрушающий, вечноживущий,
Демон души свои нити плетет.
Сейчас обещает он райские кущи,
Завтра адским огнем нас сожжет.

Рвешься вперед, он не чинит помех,
Счастье встречалось, но ты не узнал,
Холод могил, издевательский смех,
Всем предреченный печальный финал.



И еще...


Гимн обреченных


Пауки сплетают нити,
Звезды вешают на китель.
Легион идет в атаку,
За Отечество, без страха.

Мы идем, идем, идем,
Очень скоро все умрем.

Острый глаз, щелчок курка,
Два скрестившихся клинка.
Реки крови, боль в руке
И луна там, вдалеке.

Загорелось все огнем,
Очень скоро мы умрем.

Тихий отдых не для нас,
Назовите день и час.
Ноги не привыкли ждать,
Если сказано: “Бежать!”.

Мы поём, поём, поём,
Очень скоро все умрем.

Слова ласковые очень,
Опечалят наши очи.
Память душу потревожит,
Но забыть уже не сможем.

Бой идет, день за днем,
Очень скоро мы умрем.

Угасает ясный взгляд,
Оглянуться бы назад.
Посмотри, там, за холмом,
Веет свежим ветерком...

Не бежим и не поём,
Час пришел – мы все умрем.



И совсем раннее...


Белый волк


Под сияющим солнцем, на лютом морозе,
Мчится вперед и только вперед,
Белый волк и неизвестно
Кого он ищет, и что он найдет.

Когда-то и он был волчонком наивным,
И бегал, и прыгал и жизнь любил.
Но оказался от стаи отличным,
И этим судьбу свою он предрешил.

В толпе быть одиноким –
Его судьба, тяжкое бремя.
И солнце светит так далеко…
Но верь – придет другое время.

Пусть одиночество – горькое блюдо,
Годы летят, и о счастье уже не мечтал.
Но вдруг – немыслимое чудо,
И он случайно друга повстречал.

Темные звезды сошлись полукругом,
Они пророчат боль и страдания,
Но два белых волка бегут друг за другом,
И им безразличны все предсказания.

Что будет дальше им неизвестно,
Но это все не имеет значения.
И даже хромая судьба, если честно,
Не остановит двух душ притяжение.

Годы летят, все рассыплется в пыль,
Тропический лес превратиться в тайгу,
Но будет вечно помнить планета,
Двух белых волков на белом снегу.

 

Ответ: Кусочек моей души

Плохая мечта


Раз, два, три, четыре, пять,
Мир меняется опять,
Время быстро течет вспять,
Больше невозможно ждать!

Глаз презрительный оскал,
Тихий стекол перезвон,
А деревья выше скал -
Не увидеть ничего.

Чемпионы стоят в ряд,
Звезд хрустальный снегопад,
Все дороги ведут в ад,
Ночь сменяет новый день.

Мысли застилает тень,
Руки сковывает лень,
Уходить желанья нет,
Ведь тебе держать ответ.

Кто-то должен проследить,
Как судьбы плетется нить,
И свой вынести вердикт -
Кто умрет, а кому жить.

По земле ползет чума,
Кто-то крикнет из окна:
"Не ходи гулять одна",
Приближается зима...

Боги окунулись в кровь,
Телом проклята любовь,
По канату не пройти,
Всем приходится платить.

Пропасти разверзлась пасть,
Свет угаснет в глубине,
Вверх подняться и упасть -
Что еще осталось мне?

Сердце рвется из груди,
Смысл жизни не найти,
Лишь забвенье впереди,
Ветер стих - конец пути.

 

Ответ: Кусочек моей души

Чужая судьба


Там где он - там же ад,
Из под век - пустой взгляд,
Вот костер - миг застыл,
День упал - лишен сил.

Ветер веет -
Суховей...
Пеплом тлеет,
Мир людей...

Этот шаг - просто шаг,
Рукой взмах - просто взмах,
А слова - лишь слова,
Ночь всегда неправа.

Опутаны тиной,
Погибель за ней,
Мысли пустынны,
В душах людей...

Дверь открыть - и уйти,
Новый год - не пройти,
Плачь дождя - их судьба,
Даже смерть - не нова.

Длань раскрывая,
В каждый из дней,
На чашки бросает
Поступки людей...

Не палач, не судья,
Под ногами - земля,
Сердце ввысь улетит,
Тот сказал - не простит.

Качнет паутину
Дыханье теней,
Канут в рутине
Жизни людей...

Светит красным заря,
Кровь невинных - не зря,
Черным дымом - восток,
Он хотел, но не смог.

Утренним сплином
Надежду убей,
Будут машины
Вместо людей…

Вот монетка – подбрось,
Зазвенит – ржавый гвоздь,
Очень жаль, но урок,
Как тогда – будет впрок.

Ядом, добытым
Из тысячи змей,
Люди наполнят
Жилы людей...

Тихо стать - в стороне,
Горизонт весь - в огне,
Даже вечность во мне -
Россыпь блеклых камней.

Только руины -
Тонны камней,
Очень пустынно
В мире... людей?



Просто жизнь


Разбитый мост
Стоит на каменных ногах
Посреди поля, тень на степь бросая.
Контрольный пост,
Пустой, глухой, а чей-то прах
По голому асфальту ветер развевает.

Незваный гость
Закинул за спину рюкзак,
Часы, очки и солнца яркий блик.
Недолгий дождь
Водой умыл дорожный знак,
Утих и быстро испарился в тот же миг.

Белые буквы,
Короткое слово – город тот,
Что таился испокон седых веков.
Небо не рухнет,
Пропитано кровью и пот
Стекает вниз – во имя вещих снов.

Через черту,
Шагнув вперед, бесстрашно перейти,
В просвете меж домов поймать ночь на беду.
Забыть мечту,
И, прошлое не встретив по пути,
Найти себя в чужом полуночном бреду.

Косая дверь,
Там кто-то написал:
Привет. Пока. Люблю. Дурак.
Зачем теперь
Погиб в пыли холодный зал,
Где раньше танцевали просто так.

Огонь горит
В сердце твоем и тех,
Кто мяч гонял здесь поутру.
А камень плит
Отметил век и детский смех
Рассыплется брильянтами и упадет в траву.

Аллея вех
Палками уставлена и не пройти,
Лишь в мутных стеклах отражается печаль.
Какой успех
Поможет всем и все простить
И тихо прошептать – мне очень жаль...

Забавный рок,
Плохие чудеса, шуршанье крыс
И прорва приключений – остальное ерунда.
Чужой игрок
Руку поднял и сдвинул вниз
Фигуру, чью судьбу решил он без труда.

И пафос строк,
Пусть даже к месту он,
Не больше и не меньше жизни суеты.
И срок истек
Еще вчера, протяжный звон
Наполнил мир, но слышишь только ты...

 

Ответ: Кусочек моей души

Письмо женщине


Прошу простить мой грубый штиль,
Я вырос там, где куры гриль.
Прошу простить небрежный вид -
Пиво не пил средь мрачных плит.

Мой скромный облик и цветы,
Проходишь не заметив ты.
Мимо меня и глупых слов,
Как фараон промеж рабов.

Кожа, как бархат, тонкий стан,
В пассиве нет душевных ран.
В глазах прозрачный интерес,
Когда заметишь пустой блеск.

Когти у кошки, томный взгляд,
Ты ищешь цели наугад.
Гламур - лишь марка сигарет,
Горит везде зеленый свет.

На второй сотне сбился счет
Побед, но знать бы наперед,
Какая скука, боже мой,
Парить над миром день-деньской.

Омут зрачков, прекрасный лик,
В голосе нежность - лишь на миг.
Летнее солнце, желтый шар,
Все продают и всё - товар.

Сердце глухо и разум чист,
К руке прилип бордовый лист.
Получишь всё, лишь захоти,
Ведь пред тобою все пути.

Кружится в танце цирк земной,
Такая ты, а я - другой.
И твое дело, как здесь жить,
Ведь мне пора, прошу простить.



Письмо мужчине


Приветствую. Ты, как всегда,
Довольно мил и слово да
Слетает с губ, желанья дам
Ты не смутясь исполнишь сам.

Руку подать и снять пальто,
В кафе пойти, оплатив счет,
Стих написать иль тихо спеть,
Столько всего можно успеть.

Жизнь положить на сей алтарь,
Так повелось давно, и в старь
Один погиб, чтоб был другой,
Среди цветов умрет герой.

Привычка, брат… А сила в чем?
Сгореть за миг ярким огнем?
Своя судьба – не просто так…
И я сказал тебе – дурак…

В атаку шел – я говорил,
Дух испускал – я слезы лил,
Не понимал – я объяснял,
Но все зазря – я так и знал…

Привычный мир – путь под откос,
Вот твой венок – из красных роз…
Конец тщеты напрасно жду.
Прощай, мой друг, я ухожу.

 

Ответ: Кусочек моей души

Письмо другу


Доброе утро или день,
А может вечер, но не суть.
Ведь скоро ветры перемен
Дурные вести принесут.

А ты как? Ищешь все
Гармонию в застывшем море,
Чистейшую, словно родник, любовь,
Иль истину в извечном споре.

Ах, да... любовь. Простое слово,
Значений много, а беда одна.
Капелька света, ясного, дневного,
Истает, не коснувшись полотна...

А дружба ведь, совсем иное дело:
Прочнее стали и надежна, как стена,
В ней зов веков и выход за пределы,
Душа моя вдруг на тропинку набрела.

А я-то как? Я - как всегда.
Все ничего, еще не все готово,
Чтоб воспылать, как ночью города.
Но я в строю - бодро шагаю снова.

А, напоследок, просьба на стене:
Не забывай, не предавай
И не играй, ведь больно мне...
Всех благ, удачи и... прощай.



Письмо врагу


Привет. Пока. Все хорошо.
Рубец зажил, на сердце шов.
Твои слова – всего лишь пыль,
Время идет и я забыл.

Забыл ту ночь, твои глаза
Хрустальный мир, моя слеза
Скатилась вниз и свет не мил,
Душа болит, нет больше сил.

Забыл тот день, твою игру,
Твое лицо, движенье рук
И трепет губ, и близость тел.
Хотел вернуть, но не успел…

Забыл тепло и солнца свет,
Я долго жил – сто тысяч лет.
Город мостов, море огней,
Было у нас лишь восемь дней.

Забыл мечту, в мутном стекле
Чужих зеркал, в кошмарном сне
Предвестник зла, вечный обман.
Твой силуэт укрыл туман…

Имя твое – тень за окном,
Нам не спастись даже вдвоем,
Любовь мертва, мираж прошел.
Привет. Пока. Все хорошо.

 

Ответ: Кусочек моей души

Песня.

Уличные музыканты


Эту музыку придумал не он
И слова написал другой…
Струн пронзительный звон –
Пой, музыкант, пой…

Солнце очертит свой круг,
Царь, а может изгой,
Каждый из них твой друг.
Пой, музыкант, пой…

Душу тратишь за грош,
Ведь ты певец, не герой,
Тихо играешь и ждешь…
Пой, музыкант, пой…

Ветер и даже метель,
Адский полуденный зной,
Камень заменит постель…
Пой, музыкант, пой…

Век золотой и руно,
Добро и вечное зло,
В сказку закрылось окно…
Пой, музыкант, пой…

Яркий пепел небес –
Выбор будет такой,
Глаз лихорадочный блеск…
Пой, музыкант, пой…



Еще одна.

Партия


Учишь назубок ты тексты песен,
А мне соперник этот интересен.
Что дальше тебе делать, та не знаешь,
Я белые фигуры расставляю.
Ты сидишь одна в своей квартире,
А я хожу с е два на е четыре.
Хочешь стать хоть на минутку стервой,
А я играю у соперника на нервах.
Ты ангелом становишься опять,
А черный ферзь с д восемь на г пять.
Духи мужские - это очень круто,
Я быстро вспоминаю все дебюты.
И шпильки производят впечатленье,
Вот на доске возникло напряженье.
Твой черно-белый мир предельно прочен,
Я наступаю, я на редкость точен.
Но вдруг контратаку начинаешь,
Невольно я хожу сейчас по краю.
Тут все мечты вдруг обернулись сном,
А в партии наметился излом.
По музыке безумно ты скучаешь,
Свой черный фланг удачно защищаю.
Волк одинокий затерялся в стае
И твой напор мгновенно иссякает.
Тихонько подвываешь от тоски
И каждый ход сжимаются тиски.
Твоя душа, как птица в клетке, бьется,
Один шажок до мата остается.
Вдруг на лице - немое удивленье,
С улыбкой признаю я пораженье.
Ведь ты совсем меня не понимаешь,
Все как всегда - ты это лучше знаешь...



Всюду чужой


Примы по столу гуляют
И, сквозь зубы, выбирают:
“Молока, презренья долю,
Проблеск разума изволю,
Чудеса в шляпе явите
И того вон уберите!”
Не снобизм и не рисовка,
А простая выбраковка...

Заново играю роль,
Звездный не пройдя контроль.
Ведь способность делать вид –
Ни о чем не говорит.
Даже склонность к пониманью
Искажает базу знаний.
Выбившись, испорчу ряд,
Хорошо так, на мой взгляд.
Мне, теперь уж, все равно,
Интересней, чем в кино.

Лестницы и холод спин,
Я опять бреду один.
Путь, дорога иль конвой,
Безразлично слово “Стой!”.
Мельком встречи, вихрь лиц,
Слегка пошлый блеск столиц.
Как пришел – так и ушел.
По-английски? Хорошо.

Этот город мне чужой,
И вон тот, и тот другой.
Непорочен камень стен,
Я снаружи, а там – плен.
Все похоже, смысла нет
Брать кисель вместо котлет.
Преисполнен пустых чувств,
Познаю я суть искусств.
Небреженье мне полезно –
Достигаю вершин честно.

Растворилась тишь да гладь,
Ночью солнца не видать.
Кирпич вынул – дом стоит,
Спичкой чиркнул – не горит.
Пришло время, наконец,
Вести счастье под венец.
Но не всем – свидетель злой.
Справедливость? Боже мой...

 

Ответ: Кусочек моей души

Если кому интересно - выложу тут свои рассказы.

 

Ответ: Кусочек моей души

Вот последний.


Более лучшие вещи


Каждый ребенок мечтает о приключении. Да-да, вы не ослышались – каждый, без исключения. Даже тот, кто категорически, с изрядной долей возмущения в голосе отвергает саму возможность подобных устремлений. Даже тот, кто равнодушно пожимает плечами и говорит, что наивные глупости перестали его интересовать еще в младшей группе детского сада, а может и раньше... Даже они, пусть в самом-самом потаенном уголке души, но хранят мечту о дальних странствиях, о волшебных мирах, о чудесах. Только одним ближе профессия бравого звездолетчика и полеты в неизведанные уголки вселенной, а другим – прогулки в зазеркалье и чаепитие с Безумным Шляпником.
Каждому – свое.
Арти был самым обычным ребенком: может чуть более спокойным, чем сверстники; может чуть более рассеянным, чем того хотели взрослые; может чуть более умным, чем стоило. В любом случае, он отличался от своих приятелей не сильнее, чем те – от него. К тому же, подобные отличия были не из тех, которые могли повлечь за собой неприятные последствия в виде обидных прозвищ или просто насмешек, на которые был горазд и сам Арти. В меру, конечно, его не настолько интересовал внешний мир, чтобы искать в нем жертв. У мальчишки были свои развлечения.
И свои мечты.
Когда началась история, когда линия жизни на миг, сопоставимый с вечностью (Арти еще ничего не знал о теории относительности, но данный факт не ускользнул от внимания мальчика и в дальнейшем интерпретирован соответствующим образом), канула в водоворот размазанных по небосклону радужных красок, когда потолок стал полом и нагло кричал о своих, веками притесняемых, правах... Когда все началось – тогда ничего не произошло. Ничего необычного. Ничего, что могло бы вызвать подозрения у Арти, назвать которого наивным и простодушным язык не поворачивался, даже учитывая довольно юный возраст. Ничего, что позволило бы сделать выбор – да его и не было вовсе. Выбора, конечно же. Словно все, произошедшее дальше – лишь следование жестким инструкциям, утвержденным и скрепленным печатью задолго до...
Впрочем, Арти не обиделся. Он был умным мальчиком.

Охотник внимателен. Никакая мелочь не должна ускользнуть от пытливого взора. Охотник осторожен. Пружинистый, легкий шаг, обманчиво расслабленное тело, готовое в любой момент высвободить энергию яростного вихря, оставляющего за собой бесчисленные жертвы и разрушения. Охотник преследует цель. Неотвратимо, не торопя события, выжидая удобный момент. Всему свое время, а терпение – главная добродетель...
Арти не был охотником, хоть сейчас воображал себя неуловимым призраком каменных джунглей и, выставив вперед короткую палку – острейший меч великого воина, пробирался к тому, очень старому и страшному, дому. Маршрут услужливо всплывал в памяти, когда в том возникала нужда, но мальчишка не торопился. Не потому, что следовал выдуманным им же заповедям охотника. Просто боялся, очень-очень сильно.
Просто Арти знал, что его ждет.
В тот день он, изнывая от скуки и нещадно палящего солнца, лениво катал по асфальту модель гоночного автомобиля. Модель была хорошей, выдержанной в деталях, к тому же оснащена двигателем с дистанционным управлением... Кажется – играй, не хочу, но у Арти имелось свое мнение на этот счет. Естественно, свое мнение он выражал вполне конкретными действиями, как, например: почти сразу сломанный пульт, испещренные царапинами бока, густая сеточка трещин на стеклах. В общем – игра не вызывала у мальчишки энтузиазма, а желание изобрести что-то новенькое спотыкалось о грабли, заботливо расставленные природной ленью. Арти и тогда бы не стал прерывать неспешный ход событий, если бы этого не сделали помимо его воли...
– О! Классная машинка! – соседский мальчишка нахально рассматривал игрушку. – Давай меняться?
– Меняться? Ну, не знаю... – Арти отреагировал быстро. – А на что?
– Вот! – с таким видом, будто он прикасался к величайшей ценности в этом бренном мире, мальчишка извлек из кармана что-то круглое, яркое и блестящее.
– Конфета? – разочарованно протянул Арти, разглядев предмет, лежавший на грязной ладони. – Да еще и карамелька? Не люблю карамель.
– Зато она вкусная... пальчики оближешь! – сие, то есть облизывание не отличавшихся белоснежной чистотой пальцев, было немедленно продемонстрировано.
– А откуда я знаю, что ты не врешь? Да и машинку жалко...
Арти задумался. С одной стороны, мальчишка любил сладкое и мысль о том, чтобы съесть конфету, пусть и карамельку, не вызывала у него протеста, скорее наоборот – желудок даже начал подавать сигналы азбукой Морзе, настаивая на том, что со времени завтрака прошло не меньше сотни лет и пора бы исправить столь вопиющий недосмотр. С другой – машинка намного ценнее какой-то там сладости, и Арти прекрасно это осознавал данный факт. Правда, машинка ему давно разонравилась, он уже присмотрел себе новую модель и теперь настойчиво уговаривал родителей приобрести дорогую игрушку... Да он и весь магазин скупил бы – будь на то его воля, все-все-все солдаты, усеявшие длинные стеллажи в просторном зале, немедленно встали бы под командование блистательного Артиуса Крейвиуса, чтобы стремительным маршем... Арти поморщился, уже не первый раз эта иллюзия мутным облаком окутывала сознание мальчишки. Зато сейчас она же подсказала решение.
– Идет, – Арти больше не взглянул на свою бывшую игрушку. – Давай карамельку!

Желает бабочка, проснувшись, оказаться древним китайским философом или же хочет, как всегда, расправить тонкие нежные крылья и раствориться на фоне голубого неба... Хотя стремительно скатывающемуся к горизонту своду больше подходил иной цвет. Ближе к красному.
Конечно, Арти не касался столь высоких сфер, и его размышления были гораздо более приземленными. В частности, мальчишка вспоминал то, как час назад, придя домой, развернул блестящую обертку и обнаружил под ней самую обычную конфету. Нет, он не питал особых надежд, не думал, что найдет золотой ключик или карту сокровищ... но, обидно. Немножко. И потому несколько минут исполненные сомнения глаза взирали на маленький продолговатый предмет. Сверху карамель, а внутри – начинка... хм... что за начинка? Интересно...
Он повертел конфету в руках, словно монетку, возникла странная мысль подбросить и посмотреть какой стороной упадет... правда, тут обе стороны одинаковые, придется сделать отметины и только потом... Стоп. Арти нахмурился, сомнения сомнениями, но подобные рассуждения были ему ранее не свойственны. Чтобы не тянуть больше черного кота за черный хвост в черную комнату, нечищеные с прошлого воскресенья зубы неумолимо сомкнулись, круша тонкий слой карамели, вгрызаясь в сладкую начинку, похожую на обычное варенье.
Конфета оказалась вкусной, и Арти с трудом удержался от того, чтобы проглотить всю ее за раз. Надо ведь посмотреть – что находится внутри. Мальчишка облизал губы, повернул руку с половинкой конфеты, на которой явственно отпечатались его зубы, и пригляделся к начинке. И вздрогнул, пробежавшись глазами от тонкой красной полоски до такой же толщины полоски фиолетовой. Спектр. Все цвета радуги.
Что за ерунда?

Знать, что ты должен сделать в следующий момент, куда пойти, с кем поговорить, сколько времени должно быть на твоих часах... Странно? Немножко. Страшно? Очень. Интересно? До невозможности.
Когда Арти чуть ли не с силой зашвырнул в рот вторую половинку конфеты и, громко причмокивая, тщательно разжевал, он не думал о том, что произойдет потом. Наверное, зря. А может, и нет. Теперь, в любом случае, никакой разницы. Кусочки информации алмазными сверлами ввинчивались в мигом раскалившийся мозг и, помимо воли хозяина, собирались в отчетливую картину мира. Кто там хотел карту? Получите, распишитесь, начинайте действовать.
Нужный дом возник перед ним будто призрак – втиснулся между бледных, похожих на черно-белые фильмы, изгородей, покрытых бледно-зелеными побегами вьюна. Упал, будто камень с безоблачного неба – веско, неожиданно, ошеломляюще. Он единственный казался сейчас реальным, закралась шальная мыслишка, что только эти серые ссохшиеся кусты можно ухватить цепкими руками и ощутить кожей как грубая кора скользит между пальцев. А все остальное – лишь мираж, через который пройдешь – не заметишь... Арти нахмурился, разглядывая присыпанную красно-желтыми листьями тропинку, ведущую прямо к входной двери.
Дом ждал. Следовало поторопиться.
Арти, одержав временную победу над собственным страхом, торопливо подошел к двери и постучал. Никто, конечно же, не стал утруждать себя и спускаться вниз. Мальчишка закрыл глаза, втянул носом пахнущий сыростью воздух и дернул на себя ручку, слегка удивившись легкости, с которой та поддалась незначительному усилию. К чему весь этот фарс, вопрошал бы небеса более искушенный искатель приключений; тот, кто попроще и понаивней, обрадовался бы и шмыгнул внутрь; Арти же шумно выдохнул, и, прищурив открывшиеся глаза, шагнул вперед, тихонько дрожа под ударами холодного белого света...
Квадратный в сечении коридор пронзал дом насквозь и резко обрывался острыми ребрами крутой лестницы, что вела на чердак. Стены оклеены белыми обоями, белый потолок, белый ковер под ногами и ступени... белые, естественно. Больничная палата потемнела бы от зависти. Несомненно. А гость, являющийся маленьким мальчиком, просто поморщился, как от зубной боли или от пары ящиков свежайших лимонов. Что, впрочем, не помешало ему, вперив взгляд в лестницу, быстрым шагом преодолеть коридор и подняться по ступеням вверх, оставив стерильность и пустоту где-то сзади. Далеко-далеко...

– Где ты шлялся столько времени? Я тут жду, между прочим!
– Привет Джелейн, – Арти не знал, откуда ему известно имя девчонки, обнаруженной на чердаке в компании с мольбертом и красками. Да и не хотел знать. – Я пришел так быстро, как смог.
– Значит, нужно лучше мочь, – капризно сказала Джелейн, ее голос показался мальчишке не очень приятным.
– Мне портрет, – Арти предпочел пропустить слова хозяйки чердака мимо ушей.
– Всем портрет... Ишь ты! – она по-прежнему ворчала, но уже не столь активно. – Ладно, стой смирно и не дергайся!
В руках Джелейн тотчас оказалась скорлупка, наполненная густой темно-красной жидкостью. Кисть скользнула по поверхности, увлекая за собой капли и на глазах удивленного Арти краска сменила свой цвет на розовый. Девчонка, заметив его реакцию, лишь хмыкнула и обратила все внимание на холст. Кисть замелькала, словно помехи на экране сломавшегося телевизора, легчайшими прикосновениями рисуя на белом красные губы, бледно-розовые щеки, лоб, контур лица... Причем, то, что делала Джелейн, рисованием можно было назвать лишь с очень большой натяжкой – Арти с каждой секундой все сильнее утверждался в мысли, что рисунок уже есть на холсте, но, по неведомым причинам, скрыт от взора. А девочка выступала в роли чистильщика окон, мокрой тряпкой вытирающего заляпанные грязью стекла...
Арти почувствовал легкое головокружение, и сразу же Джелейн остановилась, словно эти два события были как-то связаны. Еще бы знать – как именно... Между тем в руках девочки появилась вторая скорлупка – наполненная темно-зеленым. Отставив емкость, жидкость в которой уже стала бледно-бледно розовой, почти прозрачной, Джелейн обмакнула кисть в новую краску и продолжила работу.

Сидит мальчишка на стуле в своей комнате, сидит и думает – как же ему поступить теперь? Выбирать, честно говоря, особо не из чего, особенно после позорного бегства с чердака старого дома. Арти сам не понимал – что на него нашло, почему, когда Джелейн провела сочной зеленью по холсту, и портрет приобрел сходство с оригиналом, руки затряслись, а ноги сами понесли тело подальше отсюда... Страх? Может быть – когда рисованное лицо улыбнулось и приветственно взглянуло на мальчишку, по спине пробежали холодные мурашки. Но ведь и трусом он никогда не был, а тому, кто осмелился произнести подобное слово в адрес Арти, весьма не поздоровилось бы... Нет, это был не страх. А скорее ужас.
Панический ужас.
Из зала донесся приглушенный дверью голос – папа что-то говорил маме. Арти вздрогнул – перед глазами стояли их лица, бледные и будто освещенные снаружи и изнутри ультрафиолетовыми лампами. Когда мальчишка, задыхаясь от бега, заскочил в дом, они сидели за столом и приветливо смотрели на сына – а от их улыбок сводило зубы и хотелось выть на луну. Инопланетяне решили захватить Землю и, чтобы люди не мешались под ногами, убедили тех переселится на другую планету – теплее, светлее и по всем параметрам лучше. Все свершилось к взаимному удовлетворению, но прошло совсем немного времени и теперь ни первые, ни вторые не знали – зачем им, собственно, это было нужно?..
Арти провел кончиком языка по зубам, чувствуя каждую трещинку... Мальчишке стало казаться, что он стоит на самой грани и вот-вот сойдет с ума. Осталось сделать последний шаг – и вернуться на страшный чердак, чтобы Джелейн могла закончить портрет. Желание либо не желание уже не имело никакого значения – почти весь путь пройден, не разрушать же дом, если готово все, кроме занавесок на окнах? Никто, в здравом уме, не станет разворачивать поезд, проехавший несколько тысяч километров, если состав вот-вот подъедет к вокзалу, уставшие пассажиры уже видят себя стоящими на перроне, а билеты на обратный путь полностью раскуплены... Любой разумный человек скажет, что это просто глупо. Невероятно глупо.
Арти был очень здравомыслящим мальчиком.

– Фаза наполнения успешно завершена, фаза передачи... Что? Ты? Вернулся?!
– Да. Нужно дорисовать портрет.
– Да вы что, издеваетесь?! – внезапно вспылила Джелейн. – Я тебе что – уличный художник, которому кинь монетку, и он тебе изобразит Мона Лизу?! Я, между прочим... Хм. Ладно. Не будем об этом. Становись, не двигайся, мне нужно несколько минут.
Арти замер и, наблюдая за тем, как кисть в руках Джелейн скользит по холсту, вспоминал небо, увиденное совсем недавно. Небо, разлившееся градиентом синего от запада к востоку. Небо, настолько искусственное, что, казалось, дунь посильнее – и декорации с ужасающим грохотом обрушатся вниз, обнажая грязную серость стен... Картонные деревья с бумажными листьями, что небрежно раскрасила рука ребенка... Бледные тени, что остались вместо красного и зеленого... И легкий дождик – прозрачные капли, ослепительно сверкающие синим...
Все было таким... несовершенным. Более чем обычно.
– Готово.
С холста смотрело зеркальное отражение Арти.
– Потрясающе...
Джелейн хмыкнула.
– А то! Я же не дилетант какой-нибудь... Но тебе нужно сделать еще одну вещь – последнюю.
– Что именно?
– Посмотри в левом кармане.
На лице Арти возникло странное выражение, когда он извлек из кармана брюк такую же карамельку, что послужила началом этого приключения.
– Отдай конфету первому ребенку, которого встретишь.
Да, Арти, отдай конфетку. Пусть еще один человек переживет то, что пережил ты, пусть еще один портрет выйдет из-под кисти Джелейн, пусть цепочка продолжится...
– Нет, – на глазах изумленной девчонки Арти одним движением проглотил конфету, даже не прожевывая.
– Что... что ты наделал?! Дурак!.. нельзя...
Голос девочки становился все тише и растворился вместе со старым домом, словно мираж в пустыне. Дождик, как по команде, кончился, освеженный мир засиял всеми красками, а небо прочертил разноцветный полукруг.
Радуга.

– Черт! Я себе чуть ногу не сломал!
– Так осторожнее – тут все на ладан дышит, дом ведь древний, как моя бабушка.
– У тебя нет бабушки.
– Ну и что, ты, главное, под ноги себе смотри.
– Хорошо-хорошо... О, гляди, тут дверь. И она заперта.
– Заперта? Может, за ней спрятано что-то ценное? Ломай.
– Уф... Тяжело идет... Готово, посвети внутрь.
– Уже... Ничего себе! Да тут целый склад!
– Похоже на... картины? Откуда столько картин в подобном месте?
– Ну ка, переверни вон ту, верхнюю. Портрет? Давай еще одну. Опять портрет? Тебе знакомо хоть одно из этих лиц?
– Нет. Но я могу сказать точно.
– Что?
– Они мертвые. Все.

 

Ответ: Кусочек моей души

Свет в темноте


Люди, как звери,
Словам не верят,
В себя стреляют
И умирают...




– ...все в порядке, никаких проблем не было. Он вообще сидит тихо, как привидение, словно его и нет в камере. А приоткроешь окошко – там, весь смурной, зыркнет один раз, мол, зачем беспокоишь, и отворачивается... Да вы все сами увидите!
Зазвенела тяжелая связка ключей, заскрипел открываемый замок, загрохотал засов. Охранник несильно толкнул дверь, пропуская узкую полоску света в помещение, и сделал шаг в сторону. Стоявший за ним подтянутый мужчина средних лет, в гражданской одежде и с каким-то обыкновенным, но при этом довольно приятным и доброжелательным, лицом, что, несомненно, весьма помогало ему в работе, едва заметно кивнул, благодаря за помощь, и вошел в камеру. Массивная стальная плита сразу же закрылась, издав глухой звук, словно пробка была забита в горлышко бутылки и письмо, что внутри, отправилось в свое одинокое странствие.
В поисках правды.

Дорогие туфли из натуральной кожи аккуратно ступали по голому бетону, будто их обладатель сомневался в надежности пола или, может быть, боялся споткнуться, что неудивительно, учитывая мрак, царящий в камере. Каблуки отстукивали негромкий ритм, походя на молоток ленивого плотника, утомленного жарким днем и безразличного к тому, когда будет выполнена работа – сегодня, завтра или послезавтра. Мужчина неторопливо спускался вниз по ступенькам, которые придавали помещению вид мрачных застенков какой-нибудь инквизиции или, на худой конец, гестапо. И сходство не ограничивалось внешним обликом...
Тук. Тук. Тук. Тук. Тук.

Луч бледного, словно разведенная водой краска, света, царапнул по плечу гостя и упал на пол, разгоняя испуганную темноту, которая неохотно выпустила из своих объятий сгорбленную человеческую фигуру. Лицо, как пергамент, все, будто ссохшееся, иссеченное морщинами, при том, что заключенному не было и тридцати, с фиолетовыми мешками под глазами, которые в свете коридорной лампочки приобретали какой-то нездоровый зеленоватый оттенок. Остальное выглядело не лучше: нелепая белая рубашка и такие же штаны, в которых он смотрелся натуральным призраком, только что сбежавшим из средневекового замка высокой степени заброшенности; руки, сцепленные в замок перед собой, словно у буддийского монаха, общающегося с высшими силами; плечи сильно опущены вниз, придавленные упавшей стеной хрупкого домика разрушенных иллюзий. В общем – ничего опасного и непонятно, зачем потребовались услуги старшего следователя...
– А вы когда-нибудь видели клещей?
Человек в штатском остановился, неуверенно озираясь по сторонам, в поисках голоса, потом все же понял, что говорил этот самый почти готовый заключенный. Следователь удивился, очень неприятно удивился, а по спине пробежал легкий холодок, когда глаза пленника блеснули перламутром, словно у кошки, причем, из всех кошачьих поставить в соответствие можно было разве что гепарда, старого уставшего гепарда, смиренно ожидающего свой конец. Что ж, дело оказывается не таким простым...
– Привет, можешь называть меня Кэп.
Следователь приблизился на пару шагов, с более близкого расстояния лицо сидящего уже не выглядело таким старым и приобрело едва уловимую твердость, касание которой чувствовалось во всем. Плохо. Кэп крепко выругался про себя, впервые поняв, насколько многоличен тот, кто собственноручно убил свыше пяти сотен человек...
– Здравствуйте, Кэп.
Заключенный выжидающе уставился на следователя.
– А, ты спросил про клещей, да? – спохватился тот. – Что касается меня, то я их видел только на картинках и слава богу – мерзкие насекомые, если честно.
– Мерзкие, – согласился убийца, – прыгают на ничего не подозревающую жертву, ищут удобное местечко на теле, пристраиваются и вонзают челюсти, взрывают, вспарывают кожу, думая лишь о том, как добраться до сосуда, по которому течет кровь. А когда достигают цели – присасываются и жадно пьют теплую липкую жидкость, а чтобы она не сворачивалась, добавляют слюну, в которой содержатся особые вещества. Клещу все равно, какие ощущение испытывает тот, у кого он пьет кровь, его волнует лишь собственное насыщение. Так, Кэп?
– Возможно, – следователь слегка растерялся, чего с ним не бывало уже очень давно. – Я не эксперт-клещевед. Но к чему это?
– Все имеет свой смысл... – туманно заметил собеседник и продолжил. – Итак, клещи – мерзкие насекомые и если уж не повезло, то нужно как-то изводить вцепившегося паразита. А как?
– Понятия не имею, – разговор все больше напоминал диалог двух сумасшедших. Причем – один из них был глухим, а другой – слепым.
– Между тем, осуществить данное действие можно несколькими способами. Можно взять пинцет и вырвать клеща, или просто его убить. Но так делать не следует, потому что голова с челюстями останется в ранке, приводя ко всяким нехорошим последствиям, например – возникновению воспалительного процесса. А что же делать? Использовать иной метод – заставить клеща отцепиться и покинуть удобное местечко, для чего капнуть на вредоносное насекомое чуть-чуть масла. Паразит, спасаясь от удушья, да-да, им тоже нужен воздух, ослабит хватку и его легко будет извлечь тем же пинцетом. Итак, себя мы от клеща избавили, а что делать дальше?
– Что? Не знаю... Раздавить гадость, наверное, – следователь понял, что намеченная им заранее линия поведения окончательно пошла прахом и, пытаясь как можно быстрее выработать новую стратегию, попутно слушал заключенного. С немалым интересом слушал. – Или нет?
– Или да. Конечно: раздавить, убить, уничтожить. Вот, что должен сделать человек с попавшимся ему паразитом, – преступник развел руки в стороны и прозрачным взглядом уставился на гостя. – Так зачем вы пришли, Кэп?
Следователь с трудом сдержал дрожь – ни в коем случае нельзя было показывать свою слабость перед таким человеком. Впрочем... что толку в этой игре? Ведь он и так видит, видит все насквозь, своими жуткими глазами – неподвижными, холодными и бесконечно мертвыми. Человек, который сам себя обрек на подобный исход, не сейчас, не тогда, когда его поймали, и даже не тогда, когда начал свой кровавый крестовый поход против людей. Вся его жизнь была медленным умиранием, и потому происходящее сейчас убийца воспринимал чуть ли не как освобождение от нестерпимой душевной боли, вызываемой единственным только фактом существования сего мира.
Кому и когда пришла в голову безумная идея добиться от этого живого мертвеца каких-либо показаний?! Вопрос без ответа... хотя, ответ искать придется, причем, именно ему, тому, кто представился именем Кэп. Все замечательно, конечно, но... как?! Как?! Пока что следователь чувствовал себя пациентом психиатрической клиники, который с глупым видом смотрит на своего лечащего врача, безразлично вещающего прописные истины и даже не сокрушающегося по поводу бестолковости слушателя, не способного уяснить такой элементарщины...
Пауза затянулась. Гость не знал, что сказать, обитатель камеры не хотел ничего говорить. Испытанные и не дававшие прежде сценарии, сейчас потеряли всякий смысл, а для того, чтобы прибегнуть к импровизации, нужно было хотя бы уметь это делать. Впрочем, стоит отдать должное Кэпу, он очень старался, его голова едва не дымилась от умственного напряжения, а в наступившей тишине отчетливо была слышна капающая где-то неподалеку вода.
Тук. Тук. Тук. Тук. Тук.

Когда-то Кэп очень гордился своей способностью в нужный момент взять паузу и глубокомысленно молчать, вызывая трепет и даже панику у допрашиваемых. Теперь, неподвижно замерев напротив одного из самых страшных убийц в истории, он понял, что это мнение было лишь глупой бравадой, что наивно считать себя лучшим, ибо всегда найдется тот, кто стоит чуть ближе к совершенству. Следователь считал, что готов ко всему. Он ошибался. Не смертельно, нет, ситуацию можно отыграть назад в любой момент, к тому же он по-прежнему находится в более выигрышном положении, его ресурсы менее ограничены... Вот только почему-то спокойствия данные аргументы не прибавляют, напротив, когда представишь, на что способен этот, почти неподвижно сидящий на стуле человек, если у него будут подобные возможности... Становится страшно, очень страшно, невообразимо страшно, из глубин подсознания потихоньку просачивался тот первобытный ужас, испытываемый древними предками человека при виде чего-то непознаваемого и смертельно опасного. Подобно молнии, которой поклонялись многие века, словно могущественному божеству, убийца, казалось, был наполнен непостижимой силой, без усилия сдерживаемой, возможно спящей, до поры, до времени, но способной в любой момент сорваться с короткого поводка, будто свора голодных и злых собак.
– Стояли звери... около двери... в них стреляли... они умирали...
Кэп вздрогнул, уже не заботясь о том, заметил или нет убийца то, как нервничает следователь. Слова казались смутно знакомыми, как бывает, если слышал что-то давно и мельком, не придавая особого значения. Кэп вслушивался, его мысли судорожно метались, пытаясь увязать странную песенку, на первый взгляд детскую, и сказанное убийцей до этого момента. А тот все твердил и твердил рифмованные строки, будто проигрыватель, поставленный на бесконечное повторение одной и той же мелодии. И, с каждым разом, простой вроде бы стишок становился все более и более зловещим, а, кроме того – оказывающим влияние, подобное гипнозу.
– Стихи? Это ты написал? – спасительные слова, что вырвали Кэпа из мягких объятий навязанного транса, пришли ниоткуда, будто губы и язык сами собой шевельнулись, исторгая нужные сочетания звуков.
– Нет. Не знаю. Не помню. Прочитал где-то... или услышал... – равнодушно, безо всяких эмоций в голосе, ответил убийца.
Пристальный взгляд Кэпа, усиленный страхом, исследовал каждый миллиметр лица заключенного, заглядывал в мертвые глаза, скользил по вновь сцепившимся в замок бледным и тонким пальцам. Следователь пытался найти хоть что-то, хоть малейшую деталь, выбивающуюся из общего равнодушия, любую зацепку, даже самую незначительную, которая позволила бы размотать клубок и собрать головоломку из рассыпанных в беспорядке кусочков, которые, к тому же, совершенно не хотели подходить друг к другу...
Прежде, чем он понял бессмысленность своих попыток, прошло еще десять минут. Убийца молчал, беспристрастно наблюдая за действиями следователя, ему некуда было спешить.
– Я принес кое-что...
Неумело, чего за ним давно не наблюдалось, пытаясь скрыть возникшую неловкость, Кэп прервал затянувшееся молчание. Убийца чуть приподнял глаза, которые остановились на портфеле следователя, уже расстегнутом, и руках, рывшихся в поисках предмета, скрытого внутри. Кэп, чьи движения вдруг стали чересчур резкими, едва не уронил маленькую, похожую на сигару, вещицу на пол, но в самый последний момент сумел подхватить и, облегченно вздохнув, поднести к узкому пучку света, врывающегося через маленькое окошко в двери камеры.
– Свечка, – убийца констатировал факт, никак не выразив своего к нему отношения. – Зачем?
– В этом... – Кэп осторожно поднес нижнюю часть свечки к огоньку зажигалки. – Царстве непроглядной тьмы... – оплавившийся и быстро остывающий воск крепко пристал к поверхности стола, делая всю конструкцию достаточно устойчивой. – Не помешает немного... – он зажег фитилек. – Живого света...
Кэп отступил на шаг назад, полюбовался разгорающимся желтым огоньком, колеблющимся из стороны в сторону, будто флаг на ветру, притом, что никакого ветра тут и в помине не было, и облегченно выдохнул. Следователь оглянулся в поисках второго стула и с удивлением заметил, что заключенный внимательно наблюдает за распространяющей вокруг себя мягкий свет свечой. Возможно, даже с интересом. Кэп моргнул, убийца, естественно, никуда не делся, хотя следователь был совсем не против такого развития событий, но, было промелькнувшее предчувствие заинтересованности, растаяло без следа. Может, и не было его? Может, опять желаемое было выдано за действительное?
Кэп сжал губы в тонкую линию и, наконец, найдя стул, поставил его рядом со столом, а затем водрузился сверху со всем тщанием, на которое был способен. Впрочем, бесшумно проделать сию операцию следователю не удалось, потому как одна из ножек негромко, но отчетливо ударилась о пол.
Тук-тук.

Словно старательный адвокат или, может быть, судья, готовящийся к заседанию, Кэп достал пачку бумажных листов и положил на стол перед собой. Загнул пальцем краешек, быстро пролистал, пока не наткнулся на страничку, с множеством квадратов самых разных цветов. Выполняя привычные действия, которые он производил не одну тысячу раз за свою жизнь, следователь постепенно успокаивался и рассматривал своего подопечного в другом, менее мрачном, свете.
– Я задам ряд вопросов, но для начала... – Кэп подвинул листок с рисунками на противоположную сторону стола. – Заполни этот тест.
– Тест? – равнодушный взгляд скользнул вниз, чтобы через мгновение вновь сфокусироваться на лице следователя. – Я его уже проходил.
– Ничего, пройдешь еще раз.
– Я его проходил тридцать девять раз.
– Ну, пройдешь сороковой.
– Давайте, я просто расскажу про результаты, которые вы получите? Мне знаком тест, когда-то давно мне было интересно многое, связанное с психологией.
– Давай ты не будешь давать мне советы? – раздраженно бросил следователь. – Ладно, тест может подождать. Тогда я задам несколько вопросов...
– Спрашивайте, Кэп.
Следователь с минуту покопался в бумагах, пока не нашел листок, испещренный маленькими черными буквами. Текст явно был набран на компьютере, а затем распечатан на принтере. Указательный палец Кэпа двинулся к самой верхней строчке.
– Имя?
– Вы его знаете.
– Фамилия?
– Вам известна, так же, как и имя, и все остальное.
– Дата рождения?
– Кэп, а зачем задавать одни и те же вопросы каждый раз, тем более что ответы на них для вас не являются секретом?
– Место работы до заключения под стражу?
– Посмотрите в протоколах наших бесед... наверняка вы все записываете, – убийца демонстративно зевнул и уставился на колеблющийся огонек свечи.
– Рррр... Ты издеваешься?! – стол жалобно скрипнул, когда на него со всей силы опустилась немаленькая ладонь следователя. – Неужели так сложно выполнить все необходимые формальности?
– Зачем? – убийца не поднял глаз. – Зря тратите жизнь.
– Уффф... – Кэпу стоило немалых усилий взять себя в руки. – Хорошо, пропустим это... Да, задам-ка я тебе новый вопрос, а то за всей суетой упустил... Мне... то есть нам, интересен список.
– Список?
– Да, список. Откуда ты его взял?
– Не понимаю, о чем вы, Кэп.
– Не понимаешь? – Кэп с отвращением посмотрел на горящую, в потеках воска, свечку, словно та была причиной всех бед. – Хочешь сказать, что своих жертв ты выбирал наобум, кто под руку попадется?
– Хм... нет, конечно, не так.
– А как же тогда? Как ты определял, кого убить?
– Очень просто. У меня хорошая память. И я смотрю по сторонам. Люди... часто не замечают очевидного. А еще чаще – не хотят замечать, – бледные губы приоткрылись, убийца несильно дунул на пламя, внимательно наблюдая за тем, как оно сопротивляется внешнему воздействию, колеблясь, будто стрелка компаса в магнитном поле. – Со мной все иначе. Я вижу. Слишком многое вижу.
– Значит... список...
– Да, он тут, – бледный, весь сморщившийся и похожий на ветку дерева, палец убийцы коснулся виска. – Всегда был.
– Ты помнишь... всех?
– Конечно. Имя, возраст, цвет глаз. Что вас интересует, Кэп? Я могу рассказать. Подробно.
Следователя передернуло.
– Нет-нет, спасибо, не стоит. Лучше... я задам другой вопрос. Да-да, какой-нибудь другой вопрос.
– Как хотите.
Убийца равнодушно пожал плечами, но, на сей раз, данный жест показался следователю не совсем естественным. Равнодушие не было наигранным, заключенного на самом деле не интересовало происходящее вокруг... почти не интересовало. Мысль, возникшая еще в первый их разговор и тихо ждавшая своего часа, наконец, оформилась во что-то, годное к использованию. Кэп не продвинулся в понимании мотивов убийцы, но, зато, он заметил кое-что другое. Небольшую червоточину в душе, которая на первый взгляд уже осыпалась прахом, едва различимую трещину в крепком панцире мертвой черепахи.
На этом можно сыграть.
Кэп задумчиво барабанил пальцами по столу, тщательно планируя свои дальнейшие слова и действия.
Тук. Тук. Тук.

Время. Нужно продолжать допрос. Что ж, попробуем зайти с другой стороны.
– Скажи, а ты всегда таким был?
Убийца вздрогнул, вопрос застал его врасплох. Глаза пару раз моргнули, будто дворники очищающие лобовое стекло машины, пальцы рук задвигались, выполняя загадочные пассы, а на лице едва заметно проступило непонимание. Заключенный подался вперед и осторожно уточнил:
– Вас интересует мое детство? Я правильно понял, Кэп?
– Совершенно верно, – следователь довольно ухмыльнулся про себя, похоже ситуация вновь под контролем.
– Хорошо... – убийца почти неслышно вздохнул и сгорбился еще сильнее, словно пытаясь так скрыться от окружавшей его тьмы. – Раньше... я считал иначе... я верил...
Он умолк, собирая разрозненные мысли, а следователь, в свою очередь нацепивший на лицо маску равнодушия, хотя внутри торжествовал, чувствуя близость успеха, терпеливо ждал. Минута текла за минутой и энтузиазм Кэпа слегка поугас, когда заключенный продолжил свой рассказ.
– Знаете, Кэп... Я ведь мечтал. Да-да, сейчас мои слова могут показаться шуткой, но так было на самом деле... Не спрашивайте, когда именно, ведь я уже не помню... Я забыл почти все, лишь отдельные обрывки, яркие образы остались мне как напоминание и... укор. В то время я хотел изменить мир... к лучшему, конечно... долго, очень долго, я подставлял другую щеку, верил в хорошее, верил в людей... Но с каждым разом, с каждым новым разочарованием, что-то умирало внутри, что-то важное... А я продолжал жить, по-прежнему надеясь, только уже скорее по инерции, не зная другого пути. А потом... Потом нечему стало умирать, и я понял. Понял все. И решил.
С каждым словом силы покидали убийцу и, вместе привычным безразличием, будто исчезали в невидимой черной дыре. Безвозвратно. Пораженный эффектом, который произвели его слова на заключенного, Кэп, пытаясь перехватить ускользающие нити разговора, который, казалось, вот-вот грозил скатиться в очередное безумие, прервал излияния убийцы и задал другой вопрос.
– А почему ты не довел дело до конца?
– То есть? – глаза загнанного зверя, болезненные и напряженные, уставились на следователя.
– Ты же хотел изменить мир, так?
– Так.
– Ты хотел сделать его лучше, так?
– Так.
– Тогда, почему? Почему ты... остановился.
Заключенный ответил не сразу. Время утекало с каждой капелькой горячего воска, когда он молча, с каким-то отрешенным выражением лица, наблюдал за огоньком свечи.
– Хм... вы спрашиваете, почему я не убил их, всех тех, кто позволял миру вольготно, с невыносимым самодовольством, круг за кругом, виток за витком, взбираться по спирали вверх... а точнее – вниз. В самые глубины подлости и мерзости.
– Да, я спрашиваю именно об этом, а что?
– Ничего... просто я полагал, что вы и так поняли. Ну, ладно, могу и рассказать. Все просто, на самом то деле, мне элементарно не хватило бы сил. Ведь полмира – слишком много... даже для меня. Нет, конечно, ненависти доставало, чтобы выжечь материки и осушить океаны, буде оная трансформировалась в неистовую стихию чистого огня; решимости – довольно, чтобы напитать ею жилы всех палачей Земли... Да что уж теперь – все это не имеет значения, ибо не было силы, того, без чего остальное лишь пшик, жалкая попытка обмануть реальность, подобно надувным шарикам, спрятанным под одежду, дабы имитировать бугрящиеся мышцы... или не мышцы. Неважно.
– А что важно?
Глаза убийцы немного смягчились и подернулись легкой грустью.
– Важно... то, что мне пришлось делать выбор – либо положить свою жизнь на алтарь бессмысленного героизма, сделаться очередной плоской картинкой на листе бумаги, либо попытаться хоть что-то изменить... И я выбрал. И попытался. Я ответил на ваш вопрос, а, Кэп? Вы не стесняйтесь, спрашивайте, если что непонятно, отвечу без утайки. Сейчас-то какая разница...
Заключенный вымученно улыбнулся, его бледные потрескавшиеся губы, казалось, стали еще белее.

Вселенная словно превратилась в гигантские старинные часы, из тех, что висели на стене и отмечали время движением узорчатых стрелок, да мерным стуком, в такт качающемуся маятнику. Сейчас часы стояли, старческие руки вцепились в них, мешая ходу времени, а мир будто разделился на две части, на две чашки весов, и застыл в равновесии, чтобы через миг вновь стремительно рвануть вперед. Но куда именно? Кэп видел, отчетливо, как никогда ранее, что теперь в его руках право решать, на какую чашу весов бросить камушек, какому из исходов отдать предпочтение. Миг выбора был коротким, но мучительным. А затем следователь поднялся со стула.
– Мне пора идти.
На лице убийцы промелькнуло некое подобие беспокойства.
– Но перед тем как покинуть сей гостеприимный подвал, – Кэп усмехнулся. – Задам, пожалуй, я еще один вопрос.
– Да? – бесцветным голосом отозвался заключенный. Сейчас он выглядел лет на двести, не меньше, странно, что еще умудрялся дышать и говорить.
– Ты действительно можешь становиться невидимым?
Убийца помедлил, выбирая слова.
– Вы про показания свидетелей?
– Естественно. Да и как еще можно незаметно скрыться с места преступления, если улицы наводнены прохожими?
– Вы многого не знаете, Кэп... А люди хотят верить в чудеса. Дай им волю и я буду левитировать, проходить сквозь стены, при этом извергая из ушей адское пламя.
– Значит, никакими паранормальными способностями ты не обладаешь?
– Конечно... нет... – голос убийцы звучал все тише.
– Хорошо, тогда нужно прощаться. Пока, – следователь помедлил. – До встречи.
– Пока... Кэп...
Голос заключенного надломился и треснул, словно сухая ветка, а затем утих, будто слабый ветерок, запутавшийся в густой листве высоких, стоящих стройными рядами деревьев. Сердце следователя кольнуло чувство вины за то, что он собирался совершить, разве можно так? Пусть перед ним убийца, человек, перерезавший нити жизни многих других людей, но ведь все равно человек... Разве можно... так? Через мутное стекло глаз убийцы показался измученный, раненый и умирающий от многочисленных ран, из которых лениво вытекала кровь, зверь. Обвисшая, истрепанная шкура потеряла былой лоск, а само животное было едва узнаваемо, хотя, несомненно, принадлежало к кошачьим. Следователь закрыл глаза, не в силах выдерживать этот взгляд, и развернулся, направившись в сторону двери. Надлежало разыграть небольшой спектакль...
– Знаешь... – Кэп остановился на полпути. – Я хотел бы узнать ответ еще на один вопрос. Последний.
Голова следователя повернулась назад, а с губ слетели холодные, жестокие слова.
– Что изменилось?
Убийца замер, потом задрожал всем телом, а окружавшая его темнота будто стала живой, голодной и опасной. И без того скрюченная фигурка заключенного сжалась еще сильнее, а свет, излучаемый огоньком свечи, рывком уменьшился до миниатюрной полусферы, теперь казавшейся лишь незначительной помехой на пути непроглядного мрака... Кэпу подумалось, что он сейчас стоит на подножке последнего вагона уходящего поезда, а заключенный остается позади, все дальше и дальше, пока лицо не превращается в размытое черное пятно...
Следователь с трудом повернул голову и, напрягая все силы, начал подниматься по ступенькам, заставляя одеревеневшие ноги двигаться вперед. Тук-тук, стучали каблуки по бетону, тук-тук, стучала кровь в висках, тук-тук, стучали вновь идущие часы. А в спину ударил сбивающийся голос убийцы, отчаянный и безнадежный...
– Кэп... не уходите... останьтесь... пожалуйста... не оставляйте меня одного... Кэээээээп!..

Дверь медленно, с грацией передвигающегося по суше бегемота, закрылась, издав звук захлопнувшейся мышеловки. Все пути назад были отрезаны, только что принятое решение стало необратимым. В груди Кэпа шевельнулась мерзенькое ощущеньице, каковое появляется, если делаешь неприятную, но нужную работу, а потом пытаешься себя оправдать тем, что не мог поступить иначе...
Было плохо. Могло быть еще хуже.

– Он мертв.
Следователь не испытывал радости, напротив, скорее был разочарован. Подойдя к столу, он швырнул на гладкую поверхность свою папку и поморщился от громкого звука.
– Сердце остановилось, – симпатичная женщина, сидевшая за одним из компьютеров, скользнула взглядом вниз по строчкам, высветившимся на экране. – Наши врачи ничего не смогли сделать. Знаешь, у меня возникло ощущение...
Она прервалась, подняв глаза, полные задумчивости, на Кэпа.
– Ну, давай, говори уже, – брови следователя поползли вверх, выражая высшую степень интереса. – Что за ощущение?
– Не знаю, как лучше сказать... Просто, мне показалось, что он сам себя убил.
Она замолчала, словно испугавшись своих собственных слов, высказанных вслух, а Кэп начал нервно ходить взад-вперед, точь-в-точь волк в клетке. С каждым новым шагом он становился все мрачнее, пока, наконец, не взорвался, будто пороховая бочка, к которой кто-то неосторожный поднес зажженную спичку.
– Нет-нет-нет! Невозможно! – следователь оперся руками на стул, от усердия чуть не отломав спинку несчастного предмета обстановки. – Что за чертовщина с этим делом? Откуда такая возня вокруг обычного маньяка? Зачем тратить море средств и времени, чтобы узнать причины того, что он совершил? Разве и так не ясно, что мотивом послужила ненависть и жажда мести?
Кэп натолкнулся на укоризненный взгляд женщины, живо представил, как выглядит со стороны, возбужденный, с раскрасневшимся лицом, вытаращенными глазами и в примятом пиджаке, будто мартышка какая-нибудь, смутился и пробурчал под нос:
– Прости... нервы.
– Да ничего... я тебе прекрасно понимаю. Такое кого угодно из себя выведет.
– Провал, просто провал... – Кэп расстроено качал головой, изображая из себя маятник. Получалось неубедительно, что, впрочем, не интересовало никого из сидящих в комнате. – Как мы могли быть настолько наивными?
– Да вот... могли, – сухо ответила женщина, набирая пароль для доступа к данным, через секунду на экране появились разноцветные графики и колонки цифр. – Я прогнала все записи ваших бесед, и видео, и аудио, через тучу самых разных тестов. И ничего. Никакого результата. По всем параметрам он абсолютно нормален.
Последние слова она произнесла почти шепотом.
– Нормален? – Кэп вздрогнул, перед глазами вновь встало мертвенно бледное лицо убийцы, жуткое лицо. – Я бы так не сказал, ох я бы так не сказал!
– Да я тоже... Но тесты – сам понимаешь, – женщина развела руками. – Не можем же мы делать выводы, основываясь на личных эмоциях?
– Не можем... – маска уверенного в себе и уравновешенного следователя окончательно слетела, обнажая усталость, усталость и еще раз усталость. – Значит, закрываем дело.
– Да, я напишу заключение. Завтра прямо с утра. И все, остальное – не наша головная боль, пусть начальство делает, что хочет... с этим.
Тонкие пальцы застучали по клавишам, завершая работу операционной системы, женщина откинулась на спинку кресла, задумчиво наблюдая за тем, как мигнул и погас экран, а потом затих и сам компьютер.
– Пойдем?
– Конечно... Кстати, можно тебя спросить?
– Да?
– Не согласишься ли ты... – Кэп замялся, с трудом выдавив из себя окончание фразы, – поужинать со мной?
Женщина склонила голову и лукаво посмотрела на следователя.
– Ты же знаешь, что я отвечу... – ее голос был почти ласковым.
– Нет...
– Вот видишь... И зачем только спрашиваешь каждый раз?
– Ну... должен же я хотя бы попытаться?
Они слегка нервозно рассмеялись, сбрасывая накопившееся за день напряжение.


© Артем Карпицкий, Иваново сентябрь 2008

 

Ответ: Кусочек моей души

Поиграй со мной!



- Вспомни!
- Зачем?
- Открой глаза!
- Для кого?
- Просто услышь!
- Что именно?
- Да проснись же, наконец!
- Не хочу...




– Поиграй со мной!
Он не обратил внимания на слова, которые, как ему показалось, были адресованы кому-то другому, но только не юноше лет двадцати с лишком, счастливому обладателю растрепанной черной шевелюры. Ветер теребил кроны, обозначая свое скромное присутствие, солнце с самого утра нещадно палило, словно посчитав обычный объем тепла явно недостаточным для такого дня... А какого такого дня? Вроде ничего особенного, ну да, есть несколько дел, но не особенно важных, не критичных. Да и спешить, наверное, не было нужды, просто он уже привык – разобраться со всем сразу, не откладывая на вечер, на завтра, на следующий год, тогда свободного времени станет так много, что секунды и минуты будут густым ковром устилать путь, подобно лепесткам роз под ногами. И, подобно им же, будут так же бессмысленно и безвозвратно гибнуть, в неравном сражении с непобедимыми воинами-ниндзя, бравыми бойцами спецназа, таинственными бродягами с ярко выраженными магическими способностями и прочими, и прочими... Книги, фильмы, игры. Чужие миры.
– Поиграй со мной!
Теперь темноволосый юноша не сомневался, что обращаются именно к нему. И точно – стоило остановиться и повернуть голову туда, где, по расчетам, был источник звука, как глаза тут же встретились с мягкими зелеными глазами маленькой девочки, выразительно смотревший на такого глупого и непонятливого взрослого. На ней был белый сарафанчик, белый же бант на самой макушке, только почему-то накренившийся набок, да желтые детские туфельки. В руках девочка держала обычный резиновый мячик, яркое воспоминание из детства, а коса, в которую были заплетены ее русые волосы, робко пряталась за спиной. В общем – самый обычный ребенок, о чем юноша не преминул подумать, мысленно же сетуя на непредвиденную задержку. Он не любил ждать...
– Поиграй со мной!
Девочка строго взглянула на него, взглянула с той удивительной серьезностью и вниманием к мелочам, что присуща только маленьким детям, потому что они еще не разучились смотреть на мир широко открытыми глазами. Юноша растерялся, он не знал, как лучше поступить в подобной ситуации. Просто уйти? Что-то мешало ему осуществить это намерение, что-то неуловимое, но при этом он уже заранее, просто подумав о такой возможности, почувствовал себя виноватым. Нет, так не пойдет. Тогда что, остаться и все-таки поиграть с ней? Но как? Он же никогда, с тех пор, как сам перестал быть ребенком, не играл с детьми... Кстати, а где они? Почему девочка одна? И где ее родители? Неужели ей больше не с кем поиграть? Странно...
– Какой же ты глупый! – безапелляционно заявила девочка, шмыгнув носом. – Стоишь и молчишь. Лучше бы поиграл со мной.
– А как? Я же не умею.
– Не бойся – я тебя научу.
Она ударила мячик о землю, задумчиво осмотрела потрепанную резиновую поверхность и, легко улыбнувшись, важно прошествовала вперед, держа оранжевый шар на вытянутых руках.
– Я брошу тебе мячик, а ты лови! – девочка доверчиво посмотрела на взрослого. – Ведь поймаешь, правда?
– Конечно, поймаю! – юноша непроизвольно улыбнулся, ему почему-то расхотелось забивать голову мыслями о работе, бренности собственной жизни, да о том, почему трава зеленая. – Бросай!

Нет, друзья у него были. Всего несколько человек, но были. Совсем мало, но... Да что уж там – только один друг и был. Давно, в самый безмятежный период детства, отнюдь не обремененного всяческими радостями. Настоящий друг... Или нет? Кто теперь разберет, да и не важно это. Сейчас не важно...
Они были еще совсем маленькими – мелюзга, как презрительно называли их старшие ребята, давящиеся ощущением собственной наигранной взрослости... Они и не знали об этом, их наивный мирок был слишком мал, чтобы вместить в себя все грани человеческой жизни, простор за стеклом казался безграничным, а тени – угрожающими и, одновременно, маняще-таинственными. Хотелось подойти поближе и потрогать, ловко отдернув руку в случае чего-нибудь нехорошего... Но каждый раз останавливались на самом краю, сгорая от любопытства и лукаво выглядывая из-за штанин взрослых.
Они все еще боялись темноты.

Им было хорошо и так, не было нужды в бесконечном потоке новых впечатлений, которые приходилось выдавливать по капле из всклокоченных туч, потрескавшихся и побелевших горных вершин, ссохшихся корней поваленных бурей деревьев, сияющего всеми красками лета рассветного солнца и тревожного, навевающего разные мысли, неба в часы заката, из звука разбивающейся оземь капли росы и вообще – из всего сущего. Приходилось... не им. В том возрасте еще доставало понимания и здравого смысла, чтобы не пытаться найти черного кота в темной комнате или юркую рыбешку в мутной, заросшей тиной, воде. Они довольствовались тем, что у них было, принимали каждый миг, все, что происходило, все плохое и хорошее, мучительные минуты скуки и тотчас забывающиеся мгновения счастливого смеха. Принимали все и не жалели ни о чем.
Они жили. Пока еще.

Их игры показались бы смешными и чрезвычайно обычными, как у всех детей того возраста, мудрые взрослые все расписали, распланировали, рассчитали каждый день, каждый час, что, когда и как будет. И не ошиблись. И ошиблись непоправимо. Потому что даже в одну и ту же игру можно играть по-разному. Потому что, играя, они мечтали, их робкая и неумелая, но от этого только более изобретательная, не знающая границ, фантазия рождала один за другим яркие, по-детски наивные образы. Привычное и то, чему нет аналогов в реальном мире, доброе и злое, так, как они понимали это, что они видели и о чем мечтали.
Домик из кубиков обращался в неприступную крепость, ощетинившуюся стволами почерневших от злобы пушек, пластмассовые солдатики – в отважные отряды повстанцев, стройные батальоны имперской пехоты, бесстрашных и отчаянных защитников все той же крепости, а иногда – и в героев, из тех, кого пули не берут и даже время останавливается, когда начинается стремительная и сокрушительная атака... Кубики падают вниз, упавшие на бок пушки уже не кажутся такими грозными, солдатики беспомощно свалены в стороне – убитые и вычеркнутые из игры. До следующего раза, когда все начнется заново.
Они играли. Они знали как.

– Какой ты неловкий! – она топнула ножкой, когда он с трудом поймал несильно брошенный мячик.
– Почему? – юноша с любопытством посмотрел на свою новую подружку.
– Ты ловишь его так, словно боишься уронить. А надо... – девочка задумалась. – А надо просто отпустить. И тогда он сам к тебе вернется...

Все кончатся. Неизбежно, рано или поздно, так или иначе. Их дружба не была исключением, хотя они думали иначе, считали свои отношения чем-то особенным... Терпеливое время, идущее по пятам и подбирающее любую мелочь, кажущуюся неважной, едва заметной, лишней, с тем, чтобы потом, в нужный момент, явив свой призрачный лик на заднем плане событий, тех, что безвозвратно меняют жизнь, вернуть эти монеты, загодя обернув иной стороной... Так было и сейчас, просто вереница маленьких развилок и перекрестков, крутых поворотов и дорог, что кончается обрывом, а внизу бездонная пропасть и ленивый рабочий забыл поставить знак “нет пути”... Нельзя было сказать, даже в приступе безудержного интереса к паранормальному, что произошедшее было совпадением. Ведь и переезд родителей его друга, из-за чего они стали видеться очень редко, и их ссоры, вызванные сущей ерундой, и, конечно, все более расходившиеся интересы, все было как-то обыденно, привычно, как у большинства людей. И закончилось так же. Закономерно.
В один момент... впрочем, не один, этих моментов было много, как яркие вспышки фотоаппаратов папарацци мелькают они в памяти, просто картинки: чуть-чуть красок, клубок линий, мутная пелена фона... и никаких эмоций. Просто факты: неумолимые, четкие, мертвые. Вот они играют в настольную игру: ворох ничего не стоящих бумажек, ярких и нарочито ненастоящих, разноцветные пластмассовые конусы, каждый на своем месте, и, самый главный элемент стройной системы бессмысленных действий – куб, испещренный загадочными символами, задающий ход событий и решающий исход всего происходящего... Ничего не тревожит чувствительные струнки души, чтобы извлечь воспоминание приходится приложить немалые усилия, но даже их не хватает, чтобы удержать, помешать только что четкому образу расплыться серым безликим пятном. Ведь нет чувств. Никаких.
Остальные моменты... а нужно ли останавливать на них внимательный взгляд? Там то же самое, пусть и немного изменившееся, ровно настолько, чтобы можно было проследить цепочку... нет, не совпадений – неизбежности. Два человека стали друг другу совершенно чужими, связующие их нити лопались одна за другой. Некоторые беззвучно, некоторые отдавались болью в судорожно сжатых руках, когда ссоры достигали наивысшего накала, а некоторые – оставляли после себя привкус горечи... и ржавчины. Они знали, чем это закончится, и, когда очередной разговор на повышенных тонах показал невозможность дальнейшего общения, два человека просто разошлись в разные стороны. Без обид, без сожаления, без взаимных претензий. Лишь зияющая пустота внутри вновь ощетинилась осколками несбывшихся надежд...
Так бывает.

Секунды превращаются в минуты, дни, месяцы, годы. Время просыпается как песок сквозь пальцы – старый образ, не потерявший своей актуальности до сих пор. Но когда руки мокрые от редких слез, немного песка прилипает к ним, что-то остается, скрипит, нарушая глухую тишину, тщетно царапает ороговевшую кожу... Вот только плакать не хочется, а если и хочется, то не получается – мешает место, мешают люди, мешают дела. Мешает жизнь. Правда, можно ли назвать это жизнью... или только иллюзией оной? Трудно сказать, он много размышлял о высоких и не очень материях, в том числе и о собственном существовании. Для чего он нужен? Кому? Нет ответа, да и стоило ли надеяться... Наверное, ему доставлял удовольствие сам процесс. Он просто любил думать. Это стало его целью, смыслом и сутью.
Его жизнью.

Нет, у него были и хорошие знакомые, некоторые из них становились в последствии приятелями, даже довольно близкими, почти друзьями. Почти. Он ничего не чувствовал: да, интерес имелся, общие темы для разговоров, общие авантюры, вроде вылазок на развалины старого завода, временами присутствовала также взаимная польза, которая, зачастую, делает отношение крепче и надежней, чем Великая Китайская Стена. Да вот только чувств не было... он пытался себя убедить, что все эти эмоции, страсти, метания, глупые, иногда вредные и опасные, иногда даже приятные, но всегда – бессмысленные, лишь маска, способ скрыть истинные устремления и цели, способ, которым человечество прикрывало злобный оскал жестоких инстинктов и безграничного эгоизма. Он пытался себя в этом убедить. Но получалось плохо, честно говоря – не получалось совсем.
Он не любил пустоту.

– Вот видишь – у тебя все получается! – девочка счастливо рассмеялась, солнечный луч рассыпался задорными искорками в ее глазах цвета весны. – А говорил, что не умеешь!
– Ну, я и правда думал... – заразившийся безмятежным настроением, юноша робко улыбнулся.
– Ох уж эти взрослые!
Девочка показала ему язык. Не обидно, улыбка юноши стала еще шире, он не выдержал и тоже рассмеялся, поначалу украдкой, словно стесняясь этого проявления собственных эмоций, а потом, позабыв об условностях, будто сбрасывая навязанные чужой волей оковы и грязную паутину лишних слов, во весь голос – как в детстве...
– Так-то лучше, – она с победным видом бросила юноше мячик, он ловко поймал резиновый снаряд. – Думать, думать... вечно вы, взрослые, думаете. А зачем? Только становитесь жутко серьезными и унылыми. Думаете, думаете... вместо того, чтобы жить.
– Но мы... я... – он хотел сказать “живу”, оборвал себя на полуслове, задумался. Что-то было в словах девочки, что-то смутно знакомое...

Жил ли он? Кто знает... Он никогда не думал над самим фактом своего существование, точнее, думал, но в других ракурсах – зачем я живу? для чего? для кого? кому, черт возьми, все это нужно? почему все сложилось так, а не иначе? Думал, долго думал, терзался в ночной тишине и темноте, тщетно пытаясь заснуть; думал, сжимая обжигающий металл чугунной батареи и смотря в окно на освещенное луной снежное поле, мерцающее блеклыми огоньками отраженных лучей; думал, проходя мимо одноэтажных домишек частного сектора, пыльных кустов и деревьев с унылыми сероватыми листочками; думал, впиваясь невидящим взором в яркое изображение на экране телевизора, отмечая краем сознания суету... Бесплодные, лишь приносящие чувство неудовлетворенности размышления, размышления не о том, размышления ради размышлений.
Игра. В своем роде.

А играть он любил, можно даже сказать, с некоторыми оговорками, конечно, что игра стала смыслом его жизни, тонкой пленкой прикрыла рваную рану в его душе, дарила редкие минуты забвения, скрашивала то легкое ощущение внутреннего дискомфорта, которое люди называют скукой. Каждый раз он жадно, томясь от нетерпения, смаковал мгновения перед началом, с упоением, иногда переходящим в одержимость, растворялся в мире игры, становясь ее частью, а потом – внезапно, совершенно неожиданно, даже для самого себя – бросал, не жалея и вспоминая, очень редко, с легкой ностальгией и воздушной, неземной, нечеловеческой, чуждой улыбкой на устах, словно только так и можно было улыбаться, думая о том, что осталось в прошлом.
Правда, никто, кроме редких зеркал, не был свидетелем этих улыбок. Он умел скрывать свои истинные чувства.

Вообще говоря, он много чего умел. Именно – умел. Учился, проникал в суть, недостаточно глубоко, конечно, чтобы оставался след в сердце, но и такого, довольно поверхностного, сопряжения хватало, чтобы достичь успехов. Определенных успехов. А потом – оставить и перейти к чему-то новому, чтобы начать все заново. Раз за разом, цикл за циклом. Определенный интерес был для него в самом процессе, ему доставляло удовольствие очередной раз доказывать себе, что может. Может что угодно... Ну, почти. Редкие неудачи его сильно уязвляли, затрагивая душу куда сильнее успехов. Он не забывал, думал теперь уже над причинами провала, анализировал, убеждал самого себя в неизбежности произошедшего, пытался, опять же сам для себя, выставить то, в чем потерпел поражение, незначительным, неважным, не стоящим внимания и сожаления.
Получалось. Иногда.

Он был словно работник метрополитена, который безучастно взирает на разношерстную толпу пассажиров, снующих вверх-вниз по эскалатору, суетящихся, создающих шум. Он равнодушен, его волнует лишь вверенный ему механизм – не дай бог, какой несчастный случай, нужно вовремя остановить, вовремя сообщить, вовремя принять все полагающиеся меры. И только. До бесконечной череды лиц, мелькающих за стеклом его маленькой и уютной будки, человеку не было никакого дела. Кто-то спускается вниз, кто-то поднимается вверх, кто-то спешит, перепрыгивая через ступеньки, на место одного сразу приходит другой и тоже поднимается или спускается. А человек смотрит, лениво смотрит сквозь них, задумавшись над очередным словом из оказавшегося на редкость сложным кроссворда. Он никуда не спешит, он, словно застыл на грани, разделяющей прошлое и будущее, для него нет времени – ибо он сам время. Он прикрыл закрытые глаза, слушая привычные звуки.
Он был.

– Тебе нравится? – она серьезно взглянула на юношу и тут же сама ответила на свой вопрос. – Нравится. И это хорошо.
– Хорошо... – рассеянно повторил он, ловя мячик. Смысл слов маленькой подружки ускользал от юноши.
– Конечно, хорошо! – девочка снова рассмеялась. – Ведь ты умеешь мечтать... ведь умеешь, правда?
Потертый, холодный, когда к нему прикасаешься, весь в мелких царапинах, мяч казался легким, почти не имеющим весом, и... Иногда юноша думал, что наполненный воздухом шар у него в руках вот-вот превратиться в пушистую голову обыкновенного одуванчика, только очень большого. А потом разлетится, окутывая их белым облаком и скрывая от мира. Девочка тотчас бросится ловить юркие пушинки, что постоянно ускользают из рук, а он сам будет стоять и смотреть. И улыбаться.
Он тряхнул головой, отгоняя видения, хитро подмигнул девочке и тихонько, словно боясь спугнуть что-то неуловимое, незаметно прокравшееся в его сердце и свернувшееся мягким теплым клубком, ответил.
– Умею. Правда...

Он всегда любил читать... В самом раннем детстве он читал, как и прочие дети, наверное, сказки. Самые разные – дома лежал толстый томик сказок народов мира, прочитанный от корки до корки. Зимними вечерами, когда никого из взрослых не было, и он сидел в полном одиночестве, сказки оказывались настоящим спасением. Замки и принцессы, драконы и рыцари, коварные правители и простые солдаты, выводящие всех на чистую воду. Он закрывал глаза и видел их, переживал, будто события происходили не на бумажных страницах, а в реальности, причем с ним самим в главной роли. Оканчиваясь счастливо, разумеется.
Время пролетало незаметно, сказка подходила к своему завершению... тогда он, используя свою поистине безграничную фантазию, придумывал продолжение. Что будет потом, после... То же самое было и с мультиками, которые он очень любил. Ему нравилось придумывать новые истории, то, чего не было, но могло бы произойти. А еще... еще он мечтал сам попасть в этот мир, мир сказок, стать могучим волшебником или непобедимым супергероем, а может и просто – одним из второстепенных персонажей, полной грудью вдохнуть аромат цветущих садов, прогуляться по облакам, смахнуть с ресниц алмазные капли росы...
Немного повзрослев, он с упоением стал читать научные журналы, ему нравилось узнавать о чудесных достижениях физики, химии и биологии. Самые невероятные идеи он тут же обыгрывал в своих мечтах, привнося хаос, постепенно выстраивающийся в особый, по-своему красивый мир. Мир, который жил, развивался, менялся, как стеклышки в калейдоскопе, но оставался самим собой, и каждый новый кирпичик находил подходящее место...
Удобно мечтать о несбыточном.

Он мечтал. Мечтал и разочаровывался. Терпел невыносимую боль, когда осколки разбитых надежд впивались в сердце, когда то, что казалось почти реальным, вдруг ускользало из рук и расплывалось вдали туманной дымкой, когда в ушах звенел сухой смешок равнодушной судьбы. Потом он сидел, уставившись в монитор, играя или разговаривая, а, может, лежал на диване, листая страницы, или устало наблюдал, как на экране телевизора добро очередной раз побеждает зло. Добро, зло... Он давно разочаровался и в том, и в другом, любой конец фильма оставлял его равнодушным, зато с огромным удовольствием он придумывал, что было бы, если бы в том же кино все произошло не так, а иначе. Подобные мысли его развлекали... на время. Затем он снова вставал у окна и смотрел в ночную темноту, слегка украшенную редкими глазами огней... Он слишком хорошо знал... и даже слегка привык к тому, что убивало его каждый день.
Одиночество.

– Давай поиграем еще! Ну, пожааааааалуйста!
Юноша оглянулся по сторонам, его руки по-прежнему были подняты к груди, словно держали невидимый мяч. Да, невидимы, потому что и девочка, и ее мяч исчезли, будто их и не было. Но ведь были! Он помнил голос, помнил прикосновение к рукам упругого резинового шара... Что же произошло? Кого он видел?
Юноша крепко зажмурил глаза, вновь открыл. Ничего не изменилось. Он вздохнул, детский голос все тише звучал в его сознании, привычный уличный шум монотонно давил на уши, а люди спешили по своим делам... Делам?! Юноша дернул рукой, открывая взгляду циферблат часов. Сколько-сколько времени? Он же опоздает! Да какое там... он уже опоздал. Хотя...
Юноша хитро улыбнулся, словно маленький огонек зажегся у него внутри, наполняя тело энергией, а мысли – тем, что поэт мог бы назвать утренней свежестью. Все еще только начинается... Пугая вечно чем-то недовольных ворон, он побежал по асфальтированной дорожке.

Он успел, в самый последний момент заскочил в уже собиравшийся отъехать от остановки автобус, затем необычайно быстро доехал до места, едва-едва не переходя на бег, скорым шагом добрался до нужного здания, взлетел по лестнице, прыгая через две ступеньки, скользнул в коридор, остановился около обитой дерматином двери... Его приняли. Нет, не только на собеседование, которое прошло просто блестяще, но и на искомую работу. Потенциальный шеф был удивлен и восхищен, да так, что сразу перешел к делу.
– Вы нам подходите! Если согласны с условиями, то в течение недели заключим договор, и вы можете начинать.
Слегка ошеломленный происходящим, юноша не придумал ничего иного, как пробормотать что-то вроде “согласен” и, пожав руку своему нанимателю, выскочить за дверь. Сердце громко стучалось, мысли кружились, а на лице застыла широкая улыбка. Он не замечал ничего вокруг и, совершенно неожиданно, разумеется, столкнулся с девушкой, которая спокойно шла по тому же коридору, с кипой каких-то бумаг в руках. Бумаги, естественно, тут же разлетелись, как стая перепуганных голубей, и в полнейшем беспорядке усеяли пол, который, надо сказать, был довольно чистым, так что это происшествие, хоть и не приятное, не несло непоправимых последствий.
– Осторожнее! Смотрите, куда идете!
– Простите... – юноша покраснел от смущения. – Я вам помогу собрать их.
Под возмущенно-подозрительным взглядом девушки он быстро подбирал бумаги с пола, а когда закончил, обезоруживающе улыбнулся и вручил довольно-таки тяжелую стопку хозяйке.
– Вот...
– Спасибо, – она улыбнулась в ответ, настороженность исчезла из ее глаз. – Будьте осторожнее в следующий раз, хорошо?
– Хорошо, – юноша замялся. – А...
– Да?
– А можно узнать ваш номер телефона? – он вновь покраснел, еще сильнее, чуть ли не до кончиков ушей. Раньше подобная мысль, даже придя ему в голову, так и осталась бы невысказанной, а теперь слова сами слетали с губ... Необычное ощущение, к которому нужно будет привыкнуть.
– Номер телефона? – девушка с любопытством посмотрела на него, задумалась на мгновение и, приняв решение, общее для них двоих, назвала несколько цифр, попрощалась и, лукаво подмигнув напоследок, ушла...
Вечером он ей позвонил, они проговорили почти час, совершенно не заметив пролетевшего как один миг времени. Он пригласил ее на свидание, она согласилась. Жизнь обретала новые краски и он, впервые за долгое время, с нетерпением ждал наступления следующего утра...

Через несколько дней он искал ту странную девочку, приходил во двор, высматривал среди весело снующих детей ее белый бант, но только напрасно потерял время. Бабушки, что с утра до вечера сидят на лавочках и, кажется, уже стали неотъемлемой частью пейзажа, вроде качелей, песочницы или изрисованной стены старой трансформаторной будки, охотно выслушивали его вопросы, но и они не знали, откуда взялся ребенок с русыми волосами и глазами цвета весенней зелени. Лишь печально кивали головой и сокрушались о том, что нынешние родители совсем перестали следить за детьми и дети... Юноша не стал выслушивать бесконечные рассказы о том, что раньше и воробьи были жирнее, и деревья выше, а просто задумчиво улыбнулся и отошел в сторону.
“Спасибо” – мысленно сказал он таинственной незнакомке, а мягкий попутный ветер ласково потрепал непослушные темные вихры.
Жизнь продолжалась.


© Артем Карпицкий, Иваново август 2008

 

Ответ: Кусочек моей души

Этот мир... мой?


Багровый закат утопает в тиши,
Узором на стеклах застыла вода,
Кружатся снежинки, и кто-то решил,
Что это конец, а затем – пустота.

Резкий росчерк на пепле небес,
Яркость тщеты и веков красота,
Простая икона, серебряный крест,
Чужие слова, а в душе – пустота.

Лишний шаг, потерянный миг,
Из любопытства считаешь до ста...
Стоят легионы прочитанных книг,
Листаешь страницы, а там – пустота.

В жилы впивается северный холод,
Стремишься вперед, но дорога не та,
Разбитый фонарь, оборванный провод,
Закрытая дверь, а за ней – пустота.

Там, за окном – исчезающий мрак,
Тени деревьев и льда чистота,
В прозрачном стекле отражается враг,
Кривая улыбка, в глазах – пустота.

Длятся года, секунды тянутся вечность,
Злая боль одиночества, жизни тщета,
Затеряна в детстве былая беспечность,
Что остается? Одна пустота...

© А. Карпицкий “Пустота”



Багровый закат утопает в тиши...

Скрывающееся за горизонтом солнце изливало последние лучи на землю и небо, окутывая пушистые березы золотым одеянием, медленно спадающим вниз. Облака же, словно противопоставляя себя всему свету, все мрачнели и мрачнели, приобретая какой-то зловещий красноватый оттенок. А меж ними – угасающий свет, просачивающийся сквозь густую листву, легонько подрагивающую то ли от ветра, то ли еще от чего... Солнце, очертившее жирный полукруг, неумолимо уменьшалось, пока совсем не исчезло за вершинами домов и теряющимися вдали сгустками зелени.
Картина стала чуть более завершенной.
– Красиво...
Подул легкий ветерок, заставляя листья, только что окрашенные в желтое, переливаться чуть ли не всеми цветами радуги. Эти же потоки воздуха словно смели все звуки: стрекот кузнечиков, негромкие голоса птиц, даже угрюмое поскрипывание веток... Тишина обрушилась как-то сразу, совершенно неожиданно, а ветер, ее предвестник, сгинул без следа...
– Ага... Я ждал тебя.
Темные прожилки на бело-голубом небосклоне, с каждой секундой словно обретавшие плоть и кровь, медленно, как мудрец, который никуда не спешит, сплетались в смутно знакомые очертания... Оконное стекло услужливо превращало неясные образы то в оскаленные рожи великанов, то в неведомых чудовищ, то в причудливые картины далеких миров...
Небольшое развлечение для вяло текущих мыслей.
– Собираешься стоять тут вечно?..
Хрупкие остатки света, неумолимо растворяясь в наступающей тьме, прорывались в комнату, проявляя неестественную бледность человеческого лица. Точнее – лишь его половины. Другая так и осталась в тени... Уголок губ дрогнул, изогнувшись в некое подобие улыбки.
– У тебя есть другие предложения?..
Мутные зрачки ярко блеснули, на миг пронзив ночь, но потом снова погасли, укрываясь в окружающем мраке.
– А ты... готов заплатить... цену?..
Темнота, которая теперь была везде, стала более насыщенной, осязаемо тяжелой, словно живое существо... Густой и вязкой, как холодный кисель...
– Я ждал... Ждал столько лет... Чтобы отказаться теперь?.. Не-е-е-ет... Нет... Никакая цена не будет слишком высокой... Я согласен... на все.
Внезапно появившаяся из-за облаков луна разрезала бледными лучами мрак в комнате, разделив помещение на две части, в каждой из которых осталось по человеку... Человеку? Кусок каменного угля, немыслимым капризом природы превратившийся в странную фигуру, слегка шевельнулся, раздвигая темноту грубыми очертаниями своего тела.
– Хорошо... Приступим.
Мир закружился вокруг своей оси, увлекая две тени в пучину безумия...

Шаг в сторону, три шага назад, рука, взметнувшаяся вверх, встречает неожиданное сопротивление... Здесь пути нет, и там, и там... Шесть плоскостей рассекли пространство, образуя идеальный куб тьмы.
– Клетка...
Словно реагируя на человеческую речь, пространство засветилось изнутри, мерцающая сфера рывком расширилась, захватывая почти все “помещение”, благодаря чему стало возможным рассмотреть неуклюжую фигуру в углу.
– Нет. Ты просто не видишь...
Грубые, словно из камня вырубленные, черты неуловимо сглаживались, превращаясь в почти человеческое лицо.
– К чему эти игры... Тебе нечем удивить меня... Так чего же я не вижу?.. И еще... Где мы?
Черные веки разомкнулись, обнажив два сгустка непроглядного мрака.
– Нечем удивить? Неужели?.. Кстати, мы сейчас в твоей квартире.
– В моей... квартире? Как это? Или может быть другое измерение...
– И измерение то же самое. И место. И время... Я же говорю – ты не видишь.
– Хм... Ну... допустим. Так что ты хочешь предложить мне? И чем я за это заплачу?
– Предложение может показаться простым и бессмысленным... Но... Я хочу помочь тебе прозреть.
– Прозреть?.. Хм... А какова цена?
– Цена... Цену ты узнаешь лишь в самом конце. И это тоже часть платы.
– Даже так... А если я откажусь? Что будет?
– Ничего. Ни нашей встречи, ни моего предложения. Ты будешь жить, как жил все время до.
– Ясно...
Время застыло в бесконечности тишины, все сущее сжалось в точку, рассыпавшись в пыль одиноким ударом сердца. Разве могут быть сомнения? Нет.
– Я согласен...
– Не сомневался в тебе... Хорошо... Приступим...
Черные, как смоль, губы зашевелились, наполняя пространство монотонным шепотом, становившимся с каждым мгновением все громче, незнакомые слова яростно терзали непривычные к такому уши, тяжким грузом обрушиваясь на барабанные перепонки... А потом все стихло, предваряя последнюю фразу незнакомца.
– Слезы падших ангелов... горькие, как сама суть земли.
Капли мутной жидкости, рассеянные в воздухе щедрой рукой, брызнули во все стороны яркими искрами... Глаза обожгло адским огнем, мир вспыхнул и вновь обернулся темнотой... Темнотой живой, голодной, ищущей, он чувствовал это, каждой клеточкой тела...
Через минуту жжение прекратилось, но лишь для того, чтобы возвратиться чудовищной болью сдираемой кожи. Капли, которые, словно ледяной коркой, покрыли распахнутые глаза, начали медленно, но верно, отходить, отрывая дорогу потокам мертвого света... Слева направо, от самого уголка век, до переносицы, сначала один глаз, затем другой... Он даже не понял, что все уже кончилось. А когда все-таки осознал произошедшее, зажмурился, не в силах больше выдерживать безжалостные лучи неведомого прожектора...
...Изменившиеся глаза с любопытством изучали оставшийся на своем месте куб тьмы. Губы сложились в ухмылку.
– Теперь ты видишь... Я выполнил свою часть обязательств... Теперь...
Договорить незнакомец не смог – слова утонули в раздавшемся из его горла хрипе.
– Ты... Как...
Прозревший, не обращая никакого внимания на своего “благодетеля”, неторопливо направился к одной из стен куба тьмы. Проходя мимо другого куба, сотканного из бесчисленного множества тончайших металлических игл, в котором, словно бабочка, приколотая иголкой к листку бумаги, беспомощно распростерлась темная фигура, он немного замедлил шаг.
– Почему... Зачем...
Из груди незнакомца вновь вырвался жуткий кашель, заставивший его задергаться, орошая металл ярко красной жидкостью. В словах, которые прошелестели следом, не было ничего, кроме бесконечного удивления.
– Я... умираю?.. Как... Невозможно...
Прозревший хмыкнул и, так и не взглянув на умирающего, продолжил, с бросающим вызов всему миру равнодушием, двигаться к границе куба. Туда, где был расположен выход из этого места.
– Кто ты?..
Прозревший второй раз остановился и, повернув голову, задумчиво наблюдал за тем, как темная фигура бесшумно осыпалась черным пеплом...
– Я? Человек...


Резкий росчерк на пепле небес...

Ступить вперед, продираясь сквозь путы обыденности, поднять руку, разгоняя усталую тьму – она стремительно истаивает, оставляя лишь легкий предутренний полумрак. Что-то изменилось – почти незаметно, едва уловимо, на самой грани здравого смысла – прошлое угасало, с каждой секундой, становилось блеклой тенью, сквозь которые уже проступали контуры грядущего. И будущее не сулило ничего хорошего.
Никому.
Повод улыбнуться. Просто так, подойти к окну, украдкой приоткрыть штору, проводить пустым взглядом серебряный лучик. Ночь пока не закончилась... хорошо. Есть время. Есть... Тот, кто видит, дернулся, парализованный внезапным мышечным спазмом. Нервы горели огнем, посылая отчаянные сигналы мозгу… тщетно. Ничего не сделать, остается лишь терпеть эту… даже не боль, хуже, намного хуже. То, чему нет имени, то, что сводит с ума, то, что было и будет… Будет? Струйка крови из прокушенной губы устремилась по подбородку вниз. Ненависть. Ненависть, наполнившая каждую клеточку тела. Ненависть на миг ставшая сильнее всего. Еще одно дело... первое в списке. Покончить кое с чем навсегда. Покончить, прежде чем начать... Есть такое слово – несвобода.
Было…
В кромешной тишине раздается легкий хруст, постепенно становящийся все громче и переходящий в ужасающий хруст. Сломать, чтобы построить. Методично, с мрачной сосредоточенностью, предвкушая, словно по какому-то чудовищному плану. Тут – немного, тут – сильнее. Кость за костью, косточка за косточкой. Не упуская ничего... Больно? Невыносимо. Невыносимо приятно. Наблюдать, направлять, исправлять… творить. Еще чуть-чуть, осталось самая малость...
Завершается.
Есть те, кто смирился, есть те, кто продолжил борьбу, есть те, кто притворился смирившимися. Так, да? Пусть так.
Теперь все иначе.
Обессиленный, упал на диван. Пружины тут же приглушенно скрипнули и умолкли, подчиняясь неизбежному. Глаза, напряженно смотревшие из-за плотно сомкнутых век, постепенно расслабились, остатки боли и наслаждения покидали человеческое тело.
Новое тело.
Через минуту он крепко спал...

– Я хочу изменить мир!
– А можешь?
– Нет...
– Тогда забудь.
– А если у меня будет сила?
– Все равно не сможешь. Силой нельзя ничего изменить... лишь сломать.

Странный сон оборвался, когда робкий лучик утреннего солнца прокрался в безмолвную комнату и удобно пристроился на болезненно белом лице. Забавно... Спать и следить за тем, что происходить вокруг – любоваться игрой света, рассеивающейся без следа темнотой, притихшей, словно в преддверии какого-то торжественного момента, мебелью. Смотреть и постепенно подниматься из зыбкого омута сна. Жадно втянуть воздух носом – насладиться сполна каждым мгновением, непередаваемым ощущением единения с каждой клеточкой тела. И смотреть. Смотреть и смотреть на мир, впитывая происходящее, как маленький ребенок. Смотреть...
Сквозь плотно сомкнутые веки.
Прислушаться к себе, выискивая следы ушедшего. Нет... Непривычно, но как хорошо. Чуть посмаковав мысль, он приподнялся, легкость, с которой каждая мышца повиновалась приказам мозга, вызвала волну приятного тепла. Ненависть и злоба, яростно шипя и скалясь, с явной неохотой уползли в самые укромные уголки. До поры. А пока ему было хорошо... Ждать... Так долго... И дождаться.
Навсегда.
Стоп. А что же с... Тут. Маленький росток силы. Силы... Она внутри, она часть его, часть его судьбы.
Навсегда.
Мерное течение мыслей сбилось, когда росток силы внезапно шевельнулся. Сердце забилось быстрее, пульсирующая боль пронзила виски... Как он мог забыть?! Лежит, занимается самолюбованием... разве для этого ему нужна сила?! Разве этого он ждал столько лет?!
Нет.
Пара минут потребовалась, чтобы одеться, уходя, захватил с собой горсть семечек. Портятся зубы? Он растянул зубы в ослепительной улыбке.
Наплевать.
Черно-белая шелуха, кружась, полетела на землю...

Слегка нахмурившись, Прозревший стоял напротив небольшой еловой рощицы. За полчаса неспешной прогулки не встретилось ни одного человека...
К лучшему.
Носок черной туфли ковырнул песок – ничего интересного. Но где же букашки – муравьи, всякие жучки и паучки? Нет. Никого. Попрятались, точно чувствуя приближающуюся грозу.
Знают.
Красивое лицо исказила кривая ухмылка. Сила, которая рвалась наружу, требовала действий. Вполне определенных действий...

На коленях, укрывшись среди пушистых игл, безостановочно бормоча какие-то слова... Сколько? Сколько времени? Зачем? Он не знал, но так было нужно и, отдавшись во власть призрачной стихии, он опять ждал – на этот раз, предвкушая победу.
Чужую победу.
Прозревший вздрогнул, разорвав ажурную сеть таинственных звуков. Сразу вслед за этим словно лопнул мыльный пузырь и весь шум мира ворвался в уши человека... Что-то пошло не так? Сила... она... исчезла?! И почему трясется земля? Он встал, с трудом удерживая равновесие, и тотчас все успокоилось. Ели по-прежнему стояли на своем месте, небо не упало на землю, тишину нарушал лишь робкий шелест ветра. Все, как всегда...
Все?
…большие разрушения, спасатели продолжают разбирать завалы... сильнейший шторм обрушился... уже есть жертвы... спящий вулкан проснулся... никому не удалось спастись... выразил соболезнование... международное правительство направило самолеты с гуманитарной помощью... ученые разводят руками…
Незнакомые голоса на миг появлялись в сознании и сразу же испарялись без следа. Будто... на экране телевизора. Что происходит? Он задрал голову вверх, к серому, очень серому небу, на котором нет даже следа солнца.
И открыл глаза.

– Власть предполагает ответственность... в идеале. Но, увы, наш мир далек от совершенства.
– Естественно. А люди – всего лишь люди. И потому в большинстве случаев власть лишь развращает.
– Неужели... неужели нельзя иначе? А если... вдруг...
– Ты опять за свое? Забыл старую истину?
– Какую?
– Один в поле не воин. А власть одного человека, пусть даже способного ей правильно распорядиться, ничто, по сравнению с бездной несовершенства...
– Смотря какая власть.
– О... а ты совсем не прост. Только помни.
– Что?
– Еще одну старую истину. Если власть просто развращает, то абсолютная власть – развращает абсолютно...

Переплетение геометрических фигур, пронзающие пространство белесые нити, мерцающие точки всех цветов радуги. Мир вдруг упростился, стал дробиться на элементарные составляющие, причинно-следственные связи, будущее и ушедшее, самая суть вещей – стали зримы, ощущаемы почти физически. Поначалу запутавшись, Прозревший постепенно начал постигать значение этих… символов. Слово само пришло в сознание, как ответ на то, что видели его новые глаза. Слово, не совсем отражавшее истинную картину происходящего, но самое близкое по смыслу из тех, что были известные человеку. Символ.
Символ веры.
Он вновь поднял глаза к небу, которое представлялось уже не как бледная безликая масса, напротив, багровые тона перемежались с непроглядной тьмой, образуя некое подобие гигантского лоскутного одеяла.
И тьма распространялась.
В конце концов, весь небосклон окрасился в черный цвет... но, правда, и темнота изменилась, уже не чернила, равномерно пролитые заботливой рукой, а скорее то, что остается после того, как огонь потухнет.
Пепел.
Длинная белая полоса, разрезавшая серую муть, привлекла внимание, того, кто открыл глаза. Поначалу приняв эту черточку за очередную нить судьбы, Прозревший было потянулся ввысь, но тотчас понял, что же там на самом деле.
Самолет.
Реактивный самолет. А там, скрытый за верхушками деревьев, удобно устроился военный аэродром. Как он мог забыть... Задумчивый взгляд, брошенный на лес, что мохнатым ковром окутал склоны небольшого оврага, не смог пройти сквозь стену зелени. Прозревший нахмурился. Еще рано? Да... он пока не готов.
Пока.
Рука поднялась вверх и, схватив одну из нитей, быстро опустилась. Секунду, другую ничего не происходило, а затем ослепительная вспышка ярчайшего света обрушилась на землю. Молния, сорвавшаяся с неба, на котором не было ни единого облачка, с ужасающей силой ударила в одно из деревьев, обратив несчастное растение в серую пыль... Так-то лучше. Обратный отсчет ускоряется.
Время...


Из любопытства считаешь до ста...

Черный дым, клубясь и покачиваясь, тянулся от земли до небесного свода, успевшего покрыться фиолетово-красными пятнами туч. Там, наконец, поддавшись ураганному ветру, гарь и копоть развеивались, сливаясь с серым безликим фоном. Впрочем, мириады мельчайших искорок, то вспыхивающих, то исчезающих, немного скрашивали картину, а извивающиеся молнии вовсе придавали происходящему сюрреалистический вид.
Аэродром горел.
Вот взлетела на воздух цистерна с авиатопливом, расплескав по асфальту пылающую жидкость. Вот очередной самолет обернулся грудой металлических обломков, стекла лопались, пластик растекался горячими лужицами, резину колес жадно лизали веселые язычки пламени, добавляя к всеобщему чаду и смраду свою лепту. Люди из обслуживающего персонала и военные, охранявшие объект, лежали беспомощными мертвыми куклами. Почти всех поразили все те же мощнейшие разряды электричества, а те, кому удалось спастись, укрылись в здании, служившем пунктом управления, в робкой надежде переждать этот ужас.
Не сейчас.
Испепеляющие копья повиновались малейшему движению руки - достаточно было дернуть нужную ниточку, из тех, что невидимы человеческому взору, как ослепительная вспышка обрушивалась с небес на землю. Человек с темными волосами и глазами цвета моря, извивался, совершая какой-то невообразимый танец, расширившиеся зрачки пульсировали в такт неслышной музыке. Да и сам танец, перетекая из одной позы в другую, из мгновения в мгновение, усложнялся, постепенно превращаясь в своего рода символ.
Символ смерти и разрушения.
– Вот и все... – Прозревший с трудом удержался на ногах, тяжело вздохнул, окинул безумным взглядом взлетное поле, больше напоминавшее место сражения. Глаза перебегали от обуглившихся останков самолетов к руинам центра управления, разрушенного одной из последних молний, от луж топлива, до сих пор горящих, к разбросанным то тут, то там человеческим телам в военной и гражданской форме. Внезапно внимание привлек один из солдат, что был ближе остальных – на лице выражение почти детского удивления, пальцы сжимали автомат, которым так и не успели воспользоваться... но интерес вызвало кое-что другое – обуглившаяся по краям фотография, случайно выпавшая из кармана армейской куртки.
Маленький мальчик без глаз.
Зрачки рывком сузились до нормального размера, в бесконечной синеве промелькнула странная тень. Прозревший отшатнулся, вскинул левую руки и, подождав, пока сорвавшаяся с петель дверь подлетит ближе, вскочил на импровизированное летательное средство, которое сразу же устремилось прочь, поднимаясь все выше.
Его вырвало, когда уничтоженный аэродром остался далеко позади...
Что я делаю? Зачем? Столько боли... столько смерти... Я... это не я. Кто-то другой сидит внутри и просыпается... Как проснулся совсем недавно. Он безумен, но... но ведь он - часть меня. Тот... черный дал мне лишь силу и больше ничего. Я знаю. Но тогда... тогда этот всегда было внутри. Всегда... Впервые с начала этого безумия каждую клеточку обновленного организма заполнило другое, более сильное, чем ненависть и жажда мести, чувство.
Страх.

Массивная дверь, изящно и грациозно преодолевавшая сопротивление воздуха, с каждой секундой все дальше уносила своего пассажира. Точка высоко в небе все уменьшалась, пока совсем не исчезла. Человек, который очень сильно боялся, бежал.
Зря.


Разбитый фонарь, оборванный провод...

Непогода усиливалась – поначалу робкие снежинки, кружась, устремились к земле, а затем и настоящий снегопад, как зимой, обрушился на сонный город. Как зимой...
Вот только сейчас лето.

– Ну не бывает же все плохо... подожди, и у тебя все наладится... правда.
– Сколько ждать? Разве я мало ждал уже?
– Не знаю... но это произойдет, рано или поздно. Просто поверь, и мир ответит тебе...
– Верить? Я верил, я очень верил. Вот только...
– Что?
– Напрасно. Совершенно напрасно.
– Но почему?
– Почему? Да ничего не изменилось, вот почему.

Все просто. И действительно...

Город лежал впереди – только почувствовавший беспокойство, но пока не понимающий, что именно грядет. Крыши укутались в белую бахрому, россыпь блеклых огней, отмечало присутствие, звуков почти не было. Снежинки опускались на подставленную ладонь, превращались в маленькие капельки воды и скатывались вниз, падая в обледеневшую траву.
– Тает... – Он бросил тоскливый взгляд на скопление стекла, бетона и металла, взгляд, полный какой-то неизбывной тоски. А метель, тем временем, усиливалась, резкие порывы ветра гуляли по снежной равнине, проносились по улицам, заставляли трепетать деревья и крыши домов. Маленькая человеческая фигура казалась беспомощной перед мощью стихии, одежда покрылась тонкой корочкой льда и украсилась белым пушком. Раньше, обращаясь так со своим организмом, он непременно заболел бы...
Раньше.
Словно дождавшись чего-то, Прозревший одним движением стряхнул с себя снег и направился в город.
Буря усиливалась...

Обшарпанные стены и яркие фасады, покосившиеся деревянные заборы, почти канувшие в прошлом, и переплетение черных прутьев, утопленных в бетоне. Знакомый пейзаж вызывал ностальгию, на миг обретали четкость почти стершиеся из памяти картины. Сочетание красного, желтого, зеленого и белого, листья и ветви... Красиво, как детская сказка, как единение времен года, как потрясающий воображение мираж. Отзвук мечты, которая не осуществилась...
Как давно это было...
Изредка мелькали фигуры людей, не понимавших, почему природа сошла с ума, в глубине надеявшихся, что это просто случайность, совпадение, что стоит протереть слипающиеся глаза – и все встанет на свои места.
Не встанет.
Мысли, совершенно успокоившиеся, лениво текли, размышления о будущем иногда прерывались очередной нитью, которую следовало подправить, очередным узелком, который нужно было развязать или наоборот – затянуть потуже. Предвестник, полностью погруженный в себя, медленно шел по пустынной улице.
Люди, появившиеся впереди, стали для него полной неожиданностью.
Наспех накинутые на плечи теплые вещи, потрепанные и все в заплатках, смотрелись весьма нелепо, а сама компания выглядела на удивление разношерстной. Семь мужчин, разного возраста и телосложения, и каждый сжимал в руках оружие. Один из них, здоровяк средних лет, сделал шаг по направлению к путнику. Ствол массивного дробовика опасно поблескивал в сильных руках.
– Стой. А теперь бросай на землю все, что есть у тебя ценного.
– Надо же – весь мир рушится, город вот-вот накроет величайший в истории шторм, и реки окрасятся красным, и небо станет черным от дыма и пепла... А им все равно, творят и творят свое непотребство. Люди...
– Вот блин... Псих какой-то. – Главарь осклабился и ласково погладил свой дробовик. – Придется забрать все у него силой.
– Сила на моей стороне... – Странный путник ни к кому конкретно не обращался, но каждому грабителю показалось, что он разговаривает именно с ним. Смутное беспокойство забрезжило в исковерканных душах...
– Зря ты так... Убейте его. – Громила звериным чутьем заподозрил опасность и, не решившись рисковать, нажал на курок. Для надежности. Секундой позже к грохоту дробовика присоединились нестройные звуки выстрелов из пистолетов.
Все кончено?
Путник поднял руки и разжал кулаки – серая металлическая пыль просыпалась сквозь пальцы, тут же уносимая шквальным ветром. Ни единой царапины... Главарь задрожал и выронил оружие.
– Каааааккк...
– Вы мне надоели. Горите.
Пламя, непонятно откуда возникшее, окутало семь человеческих фигур, одежда сразу обуглилась и истлела, волосы оплавились... бандиты испытывали чудовищную боль, но, неспособные пошевелиться, лишь бешено вращали глазами... Путник поморщился.
– Некрасиво... Лучше застыньте.
Огонь пропал, вместо ярких желтых язычков тела покрыла ледяная корка, тонкая и прозрачная.
– Так-то лучше... – Голубые глаза блеснули. – Упс... похоже, я перестарался. Ну что ж... этим повезло.
Он осторожно обошел группу навсегда вмурованных в замерзшую воду людей и направился дальше, не оглядываясь.
Нужно закончить одно дело...


Там, за окном – исчезающий мрак...

Найти нужный дом не составило труда. Старая дверь привычно скрипнула, впуская в темень подъезда, вместе с холодным воздухом, постороннего. Правда, некоторое количество лет назад, этот посторонний был здесь частым гостем... Вдыхая знакомые запахи, с удовлетворением отмечая то, что ничего не изменилось с тех пор, он поднялся на четырнадцатый этаж.
Тишина.
Пальцы замерли в сантиметре от кнопки, что рядом с тонкой полоской стали, которая пыталась оградить квартиру и ее хозяина от внешнего мира. Позвонить? Нет, пожалуй, не стоит. Прозревший закрыл глаза и, вздохнув, прошел сквозь стену.
Он пришел.

Мужчина неподвижно сидел около закрытого окна, уставившись в непогоду, свирепствующую на улице. На незваного гостя он не обратил внимания, будто того и не было... Вот только это мнимое безразличие не могло никого обмануть.
Два человека слишком хорошо знали друг друга.
Несколько минут в комнате царило молчание, так бывает, когда кто-то решил, что нужно начать тяжелый разговор, а кто-то колеблется, не зная, что сказать. Наконец, хозяин не выдержал и тряхнул головой, волосы соломенного цвета пришли в движение.
– Я знал, что ты придешь... Рано или поздно... Я ждал.
– Хм... Предатели бывают весьма терпеливы. Иногда.
– Ты так и не простил меня?
– Нет. А должен был?
– Но...
– Но? Ты предал меня дважды. Мы были друзьями... Ты растоптал это. Мало? Мало. Потом ты растоптал и память. Не твой друг, да? Ты сказал, что я не был твоим другом, да? Уже после, помнишь? Нет? А я не забыл. И не простил.
– Даже так... Я виноват... Наверное... Но... Что теперь? Зачем ты пришел?
– Ну, уж явно не за тем, чтобы всплакнуть, вспоминая былые деньки за чаркой чая.
– А... вижу... ты изменился.
– Конечно, что ж мне еще оставалось?
– Прости...
– Поздно.
Мужчина с соломенными волосами, довольно длинными, что служило поводом для множества добродушных шуток, и разноцветными глазами, похожими на россыпь драгоценных камней, сидел у окна и смотрел на метель. Когда-то они сидели вдвоем, считая угасшие звезды...
Прошло.
– Прощай... – Пальцы Прозревшего едва коснулись жилки на шее своего бывшего друга. – Больно не будет...
Спустя пару секунд он вышел так же, как вошел.

На лестничной площадке по-прежнему было очень тихо. Он проник в суть этого строения, пробежался по стенам, заглянул во все квартиры... Внутреннее око задержалось, встретив кое-что любопытное. Прозревший тотчас открыл глаза и оскалился. В глубине зрачков плескалась старая эмоция, щедро подпитываемая воображением.
Ненависть.
Придется задержаться на несколько минут... Нужная дверь нашлась быстро, не мудрствуя лукаво, он повторил трюк и второй раз прошел сквозь стену. Мелькнула запоздалая мысль, что, наверное, лучше было бы сделаться невидимым... Впрочем, ни к чему такие ухищрения – в первой комнате вперемешку валялись пьяные юноши и девушки. Громко храпевшие юноши и девушки.
Противно.
Здесь нечего делать. Можно, конечно, оборвать нити... Не имеет смысла. Один-два часа не играют роли. А вот дальше... Он приоткрыл дверь в спальню, свет из зала скользнул внутрь, порождая игру теней. На широкой кровати лежали, обнявшись, две человеческие фигуры. Он приблизился, всмотрелся в лица.
Так и есть.
Нежные пальцы, тонкие черты, длинные темные волосы... В двойном экземпляре... Модно, да? Прозревший скривился, кулаки с силой сжимались и разжимались. Покончить с этими? Очень хочется, очень... Но толку?
Не поймут.
Ладно, недолго осталось... Он отвернулся и, на мгновение закрыв глаза, перенесся за пределы этой квартиры, этого дома, этого города.
Подальше отсюда.


Что остается? Одна пустота...

Голова раскалывалась, в ушах отзывался грохот тысяч тамтамов, перед внутренним взором расплывались огромные спирали. Судорожно сжатые зубы, жгучая боль, пронзающая нервы, полное отсутствие мыслей... Просто шагать сквозь рушащийся мир.
Твой мир.
Правая ладонь – ярость спящих вулканов, пламя истинной ненависти, идущей из самой глубины души, самая черная жажда мести, чернее вечной тьмы... Левая – высокомерное презрение, тверже самого твердого камня, старше вечности, и бесконечное отвращение, ступенька за предел и выше, туда, где нет ничего. И не было.
Никогда.
Справа – оплавившаяся земля и обуглившиеся стволы деревьев, ветер, гоняющий пепел по тлеющей равнине. Слева – музей хрустальных фигур, хрупкое царство отложенной смерти, мрачная и страшная красота совершенных форм. Он шел вперед, оставляя за собой искалеченную реальность.
И неистовствующая стихия расступалась.
Сверкали молнии, бушевала метель, падали, вызывая ужасные разрушения, редкие метеоры, тысячи лет покоившиеся базальтовые платформы пришли в движение – девять баллов, не шутка. Но там, где стоял Прозревший, было на удивление спокойно, ровная сфера радиусом в пару сотен метров отмечала границу его силы, черное и белое, слегка похоже на символ инь-янь...
Глаз бури.
Он остановился, в богом забытом месте на краю света... Остановился и смежил веки, с губ слетали слова, которых никто не слышал, чужие, заставляющие изогнуться, как от мучительной боли, даже воздух... А он говорил, говорил и говорил. Древнее заклинание, древнее всего сущего, древнее даже звуков, его составлявших.
Цикл завершения.

...Неизвестно, что послужило причиной – то ли мигрень усилилась до той степени, что невозможна полная концентрация мыслей, то ли резкая боль ударила по напряженным до предела нервам, то ли неуместное сейчас воспоминание, нелепая тень былого, на миг разорвало тщательно сплетенные нити... Не имеет значения. Важно лишь то, что Прозревший ошибся в заклинании. В одном слове, в одном звуке. Совсем чуть-чуть.
Непоправимо.
– Еще один... – Молодой мужчина в легкой рубашке и летних брюках стоял по колено в глубоком снегу и с любопытством озирался по сторонам.
– Что... Кто ты?
– Ты умрешь. – Незнакомец проигнорировал вопрос.
– Да... вместе с этим миром.
– Нет. Здесь и сейчас.
– Да кто ты такой! Откуда ты вообще взялся? – Ненависть и злоба в душе Прозревшего разгорались все сильней.
– Откуда взялся? Ты сам меня позвал.
– Я? Не может... тогда ты... нет... нет, не может быть. – Губы скривились в злой усмешке. – Слишком близко... Я не могу проиграть!
Вскинутая вверх рука, волна истинного огня прошлась по земле, сметая то, что еще оставалось, казалось, ничто не способно ее остановить...
– Первая ступень ирреальности. Проникновение. – Голос незнакомца изменился, словно кто-то использовал его как рупор... И пламя прошло мимо, не причинив странному человеку никакого вреда.
Ах, так?
Лицо Прозревшего приобрело звериные черты, правая рука, замершая над головой квинтэссенция силы, разжалась, выпуская на волю то, что следовало выпускать лишь в самом крайнем случае...
Абсолютный холод.
Сам воздух застыл и прекратил свое движение, неистовое пламя, текущее по жилам Прозревшего, испуганно сжалось и стало понемногу угасать, ледяные статуи осыпались вниз мириадами осколков, даже кожа потихоньку индевела и приобретала зловещий металлический оттенок.
Хватит.
Ему потребовалось приложить немало усилий, чтобы загнать холод обратно, и, когда все необходимые манипуляции были произведены, а белесый туман развеялся, то вновь можно было увидеть незнакомца.
Совершенно невредимого.
– А ты силен. – Прозрачные глаза таинственного гостя серьезно смотрели на того, кто только что устроил светопреставление.
– Мне не нужны твои комплименты... – Прозревший почти что рычал, синие зрачки полыхали красным. – Я тебя... уничтожу!
На этот раз содрогнулось само пространство, над их головами возник неистовый вихрь молний, кисти рук окутало пламя и лед соответственно, земля задрожала, заходила ходуном и разверзлась, высвобождая огромные каменные пики, больше походившие на зубы чудовищного зверя.
– Тебе... конец! – Он простер вперед ладони, с которых тотчас сорвались, как голодные псы, две могущественных стихии, молнии, ослепительно сияя, устремились вниз, каменные пики, вдруг превратились в гибких и ловких, но в то же время твердых, как алмаз, змей. И все это, слившись воедино, обрушились на одного единственного человека...
Напрасно.
– Вторая ступень ирреальности. Прикосновение. – Голос, еще глубже, бесконечно чужой, так не может говорить живое существо...
– Кааааак.... – Незнакомец вновь стоял невредимый, а воплощения стихий исчезли без следа, будто их не было. Прозревший непонимающе смотрел на свои руки, пытался почувствовать что-то внутри... Тщетно. Все ушло.
Без остатка.
– Способный ребенок... Жаль... – Того, кто победил, похоже, совсем не радовала такая победа. – Проклятое бремя... Но кто-то же должен этим заниматься...
Он печально взглянул на небо, разорванное в клочки.
– Этот мир еще можно спасти? Нет... – Едва слышно прошептал. – Жаль... Слишком способный ребенок...

Метель заметала наполовину погрузившееся в камень человеческое тело, остекленевшие голубые глаза невидяще уставились вдаль.

Больно...


© Артем Карпицкий, Иваново июль 2008

 

Ответ: Кусочек моей души

Тот, кто вернулся.



– Шершавая...
Старик провел рукой по стене, не обращая внимания на грязь, которая была тут везде – и на земле, и над землей. Мутные разводы стали сутью кривых узких улочек, образующих настоящий лабиринт, казалось, что так было всегда, казалось, что и сто лет назад зловонные ручейки лениво текли рядом с потрепанными одноэтажными домишками. Текли по земле, просачиваясь в трещины между камнями, принимая в себя все новые и новые порции нечистот, то быстрее, то медленнее, но никогда не иссякая. Текли в душах людей, живущих тут, насквозь пропитав плоть и кровь, оставив след из серых уродливых лохмотьев...
– Это то место?
Глаза внимательно исследовали ближайшую стену, словно пытаясь проникнуть внутрь, рассмотреть самую мельчайшую деталь. Старик принюхался, взглянул в другую сторону, поднес испачкавшуюся и поцарапанную ладонь к лицу, еще раз втянул носом воздух.
– По крайней мере, очень похоже.
Он, слегка поморщившись, вытер руку о свою одежду, которая состояла из нескольких кусков грубой ткани, хитрым образом соединенных между собой. Простенько, но удобно и тепло, что было очень кстати, так как осенние деньки совсем не баловали людей хорошей погодой. Скорее – баловали плохой, то есть ветром, резким и холодным, постоянно моросящим дождиком, который то прекращался, то вновь набирал силу. И даже солнце, временами выглядывающее в просветы между серыми тучами, не грело, а лишь слепило глаза.
Старик, прислушиваясь к своим ощущениям, полузабытым, но, почему-то, вызывающим в глубине души легкую улыбку. Совсем недавно он и помыслить не мог о таком... но, как оказалось, что-то эфемерное, неощутимое все время тянуло его сюда. Кто бы мог подумать... Солнце вновь скрылось за тучами, которые разродились очередной порцией дождика. По лицу старика стекали капельки, пересекавшиеся с морщинками и придающие ему вид чего-то совсем уж древнего, но при этом удивительно живого. Странное зрелище, которое можно было бы увидеть в зеркале или, хотя бы, в мутных лужицах, хаотично разбросанных под ногами. Но старик не смотрел вниз.

Чашка с легким стуком соприкоснулась с деревянной поверхностью стола и затихла в ожидании того момента, когда на нее вновь обратят внимание. Она, стол и человек, хозяин темной комнатушки, которая совмещала и спальню, и кухню, и прихожую, уже долгое время сидели в почти полной тишине. В тишине и полном одиночестве, коего не нарушал даже упрямый лучик света, время от времени прокрадывающийся в узкие щелки меж плотно закрытыми ставнями.
– Что-то случиться...
Он больше года не разговаривал сам с собой, да и другие люди не часто нарушали его уединение. Спокойное молчаливое созерцание стало смыслом бессмысленной жизни... Но сегодняшний день внес некоторые коррективы в, казалось, уже окончательное решение. Он засомневался, предчувствие кольнуло сердце, головная боль была сильнее, чем обычно... этот дождь... Бесцветные глаза сосредоточенно уставились в чашку, до середины наполненную горячим чаем.

– Не двигайся!
Старик замер, следы, оставленные его сандалиями, быстро наполнялись грязной водой.
– А теперь бросай на землю все, что у тебя ценного! Пошевеливайся!
Справа, затаившись в тени одного из местных домишек, удобно устроилась странная троица, судя по виду – настроенная совсем не дружелюбно.
– Ты глухой?
Старик не шевелился.
– Бать, да он над нами издевается!
Один из грабителей, самый молодой, злобно оскалился и вытащил продолговатый предмет, оказавшийся ржавым ножом.
– Ничего... сейчас он свое получит... – второй бандит, постарше, приподнял левый рукав, обнажая татуировку, и, не глядя на товарища, который, судя по всему, был еще и его сыном, процедил сквозь зубы. – Спрячь нож.
Младший, нехотя, словно против воли, убрал оружие обратно и, пытаясь дать выход своему недовольству, двинулся к жертве, яростно зашипев:
– Ах, ты!..
Его отец, ухмыльнувшись, направился следом.
– Сам напросился...
Дождь моросил, будто пытаясь смыть вековую грязь со стен, с камней под ногами, со всего, до чего мог дотянуться. Капля за каплей ударялись о твердую поверхность, разбиваясь тысячами брызг... Но все напрасно, слишком глубоко въелось, слишком давно...
Кулак старшего опустился вниз с неотвратимостью гидравлического пресса. Потом еще раз и еще. Мгновением позже к нему присоединился сын, но старик этого не увидел, потеряв сознание уже после первого удара...
Кусок ткани в судорожно сжатой руке... Почувствуй боль.

Шум с улицы проник в комнату, коснулся ушей человека, обеспокоил. Тот, наконец, оторвался от созерцания остывающего чая и повернул голову в сторону окна. Несколько секунд прислушивался, а затем едва заметно кивнул, соглашаясь с собственными мыслями... Трое, опять, нашли очередную жертву... Хозяин комнаты поморщился, происки этих бандитов, которым он регулярно был свидетелем, каждый раз вызывали внутри какое-то странное чувство. Эдакую... неловкость. Причем – неловкость перед самим собой, словно он был чужеродной деталью внутри отлаженного механизма, словно его место на небесах или, хотя бы, в жарком аду... Но не здесь, не сейчас.
Кисти рук с силой сжимались и разжимались, впервые за долгое время он, бывший полицейский, которого выгнали с работы за пьянства, который повидал всякого, захотел подняться из удобного, хоть и изрядно потрепанного, кресла, подойти к окну и, тщательно прицеливаясь, разрядить всю обойму револьвера. Револьвера, припрятанного в ящике стола еще со времен службы – рассчитывать только на табельное оружие было неоправданным риском. Надежная, верная машинка... Добрый десяток лет он пылился в темноте, но в любой момент, его хозяин в этом не сомневался, мог использоваться по своему прямому назначению. Стрелять и убивать.
Первая пуля – в неустроенность, в бесконечный и безуспешный поиск своего места в жизни. Поиск, что закончился полным провалом, привел к возникновению алкогольной зависимости, а затем все полетело в тартарары... Все, кроме самого мистера бывшего полицейского, который завис в состоянии вечной неопределенности, медленно, но верно скатываясь в теплую и уютную пустоту...
Вторая – в нерешительность, в сомнения, которые помешали уже после увольнения попытаться устроиться на приличную работу, переждать, а потом, чем черт не шутит, может быть и вернуться. Ведь он бросил пить! Ни капли с того дня. И ведь не опустился, не скатился под откос, но... сломался. Раз и навсегда.
Третья – в безразличие, в броню, заботливо выкованную в детстве и закаленную на отнюдь не мирной службе... Она хорошо защищала, эта броня, от ненужных эмоций, от чужой боли, от внезапных порывов... да и сейчас защищает. Хотя этого не требуется – лишь тень человека обитает ныне в мрачной комнате, с каждым прожитым, если можно назвать подобное существование жизнью, днем становясь все прозрачнее. Когда-нибудь он сделает последний шаг... очень скоро...
Три выстрела... и три контрольных – на всякий случай. Револьвер не подведет, да и в руках своих он не сомневался. Просто встать и... что он теряет? Сделать то, что давно хотел... Сейчас, еще мгновение и...
Секунды медленно соединялись в минуты, шум на улице постепенно стих, а чай, про который бывший полицейский забыл, погрузившись в свои мысли, уже совершенно остыл. Лениво, словно никуда не спеша, стрелочка часов переместилась на одно деление...
Хозяин комнаты так и не пошевелился.

– Достаточно, – третий грабитель вышел из тени, явив миру белоснежный плащ, до пят, спутанные длинные волосы того же цвета, да отстраненный взгляд изумрудных глаз. – Обыщите его.
Отец с сыном сноровисто обшарили неподвижно лежавшее тело, ловкие пальцы выполняли привычную работу, но тщетно.
– Ничего...
Старший, разочарованно хмыкнув, по привычке коснулся оголенной шеи старика. Через миг на лице бандита возникло выражение искреннего удивления.
– Да он не еще не окочурился!
– Тем лучше, – равнодушия в голосе Мерлина, так звали третьего грабителя, хватило бы на весь город и еще осталось бы. Даже его подельники не видели, чтобы этот, мягко говоря, не молодой человек – гладкая кожа лица и рук, а так же подтянутое тренированное тело, не могли никого обмануть – когда-либо выказывал эмоции. – Уходим. Быстро.
– А этот?
– Если выживет – значит, ему повезло. У нас много дел.
Последние слова Мерлин бросил через плечо, уже удаляясь от места происшествия, да так быстро, что отцу с сыном пришлось его догонять. Правда, исполнить это им удалось только тогда, когда их товарищ ненадолго замедлил шаг, чтобы осмотреть низ плаща. Слегка смежив веки, что означало полную удовлетворенность, он подождал пару секунд и продолжил путь...
Тут, словно прорвалась какая-то неведомая плотина и с небес на землю обрушились неистовые потоки воды, которые, смешиваясь с мутными ручейками, образовывали стремительные, бурлящие реки... Но ни усилившийся дождь, ни грязь под ногами не нарушили белизны одежд Третьего...

**********

– Эй, приятель!.. – глаза отчаянно не желали открываться, сердце выбивало ритм тамтама. – Эй, ты живой?..
Старик с трудом разлепил веки, попытался приподняться, но, почувствовав сильнейшую боль в каждой клеточке тела, беспомощно завалился назад.
– Оклемался?.. Значит, все будет в порядке.
Пристроившийся рядом субъект неопределенного возраста, по виду напоминавший бродягу, почесал заросшую физиономию и попытался ободряюще улыбнуться.
– Что... кххх...
Слова потонули в утробном кашле, старик склонил голову на бок и выплюнул темный красноватый сгусток, тут же подхваченный одним из множества ручейков, что текли по мостовой. Бродяга, слегка обеспокоившись, тут же засуетился и извлек откуда-то помятую пластиковую бутыль, на дне которой плескалось что-то, отдаленно напоминающее жидкость, пригодную для питья.
– Глотни... это все, чем я могу помочь...
Избитый не стал привередничать, наоборот, он схватил протянутую добрым человеком емкость с водой и одним глотком опустошил, даже не заметив неприятного привкуса.
– Спасибо... – прошептал старик спустя мгновение. – Мне уже лучше...
Воспаленные, с темными мешками, глаза бродяги устало взглянули вверх – на начавшее проясняться небо. Дождь прекратился, ветер стих, воздух наполнился удивительной для этих мест свежестью. Бродяга вздохнул.
– Хоть кому-то лучше...
Старик немного помолчал, кашлянул и едва слышно сказал:
– Ты умираешь... сколько осталось?.. месяц, два? полгода?
Наступившая тишина выглядела противоестественной... но при этом – единственно правильной. Любой шум, обычно присущий узким улочкам городской окраины, сейчас оказался бы совершенно неуместен. И его не было.
– Не знаю... в приюте мне сказали, что протяну год... но я чувствую... меньше... гораздо меньше.
Бродяга тряхнул головой, несмотря на то, что он выглядел уже немолодым человеком, старик без труда определил его истинный возраст. Двадцать пять лет. Ни годом больше.
– А ведь я и не знал, что болен... до самого момента, когда сделать уже ничего нельзя... я мечтал... выбраться из этой дыры, с этого дна... и ведь мог, мог! А потом меня осмотрел врач и сказал... сухо так, между делом, его ждало еще много больных, он устал, я понимаю... но так безразлично... он просто назвал болезнь... и сказал, что она неизлечима. Все...
Бродяга не понимал, почему такому человеку как он, который лишь считает дни, оставшиеся до скорой смерти, захотелось открыть свою душу, выговориться. Почему именно сейчас? Он не знал. Но продолжал рассказывать, без эмоций, просто излагая факты...
– Все рухнуло в один миг... Мечты, надежды, радость прожитых, пусть тяжелых, дней... Все исчезло, испарилось, разлетелось тысячей мелких осколков... И теперь я тут... Коротаю часы под открытым небом... И каждый раз... каждый раз... спрашиваю Бога – почему?! Почему, Господи?!.. А он молчит... Молчал тогда... Молчит сейчас... А я так хочу услышать ответ... Только один ответ и больше ничего... А он молчит...
Старик, которому, похоже, стало намного лучше, сел, прислонившись спиной к грязной стене, и, внимательно посмотрел на своего нового знакомца.
– Тебе больно?
Бродяга сжался, как от удара.
– Да... С каждым днем все хуже... но пока еще можно терпеть...
Старик простер окровавленную длань над давно не знавшей мыла головой больного.
– Спи.
Глаза бродяги широко распахнулись, почти детское удивление промелькнуло в них и, уже падая в мягкие объятия вечного сна, он прошептал:
– Молчит... опять молчит... почему?!..
Голос делался все тише и через минуту его обладатель уже был мертв... Старик осторожно закрыл глаза бродяги, на лице которого навечно застыло умиротворенное выражение. Все, что можно было сделать... А потом, уже собравшись уйти, обернулся и ответил на последний вопрос умершего.
– Он всегда молчит...

**********

Хеллиа, нервно закурив очередную сигарету, выругалась про себя. Чертова погода! Разве нормальный человек будет бродить сейчас по улицам? Да еще и в поисках приключений вполне определенного свойства? Да еще и в подобном месте? Проклятье! Хеллиа, которую больше знали под прозвищем Райский Цветочек, выдохнула струю сизого дыма и сделала очередную затяжку. Да... на хороших клиентов и в солнечную погоду рассчитывать не приходилось, всякая шваль, юнцы, ищущие острых ощущений, изредка забредающие сюда стражи порядка... Негусто. Впрочем, время идет, а годы не прибавляют привлекательности.
– Да, милашка, наши дни уже в прошлом... – насмешливо сказала Хеллиа самой себе. – Райский Цветочек увял, и его выбросили на обочину жизни... Ну, хоть с голоду не умрешь, и то хорошо.
Она с отвращением швырнула на землю окурок. И ведь ничего не поделаешь – приходиться курить подобную гадость, чертова привычка... Что когда-то было модным, сейчас превратилось в обузу, которую Хеллиа уже не сбросит с себя. Не хватало силы воли? Может быть, но главной причиной служило то, что девушка сама не хотела раз и навсегда покончить с вредной привычкой. Как же иначе она будет убивать медленно текущее время, стоя на улице, под открытым небом, в дождь и ветер? Чем успокоит натянутые, как стальной трос, нервы?
Хеллиа достала еще одну сигарету.

Старик появился неожиданно – только что на улице было совершенно пустынно, а в следующий миг девушка увидела рядом с собой сгорбленную фигуру. Отшатнувшись, Хеллиа испугано взвизгнула, но быстро успокоилась и, поняв, что опасности незнакомец не представляет, вскинула свой все еще симпатичный носик.
– Какого черта... убери от меня свои грязные руки!
Тут девушка заметила кровь на рваной одежде старика, свежие синяки и ссадины на покрытом морщинами лице... похоже ему сильно досталось. Жалость в душе Хеллии боролась с отвращением.
– Уходи... Или я позову пару ребят, и тебе мало не покажется!
Она осеклась – куда уж больше... старик и так еле стоял на ногах. Робкие угрызения совести шевельнулись в глубине души, за толстой маской цинизма и презрения ко всем и вся.
– Ну что тебе нужно? – девушка усмехнулась. – Неужели того же, чего и остальным?
Рыжие крашеные волосы разметались на ветру, губы сверкнули ярким пятном... но старик ничего этого не видел, а просто смотрел в глаза Хеллии.
– Пить...
И это все? Ну, почему бы и не помочь надоедливому нищему... главное, чтобы он после этого отвязался от нее.
– А если я тебе дам воды, ты уйдешь?
Девушка с подозрением посмотрела на старика, ожидая ответа, но тот лишь молчал и улыбался. Решив, что это означает – да, Хеллиа покопалась в своей сумочке и извлекла оттуда маленькую бутылочку с водой.
– Держи... я куплю себе еще.
Разбитые губы едва заметно шевельнулись.
– Спасибо... – с каждым словом голос старика набирал силу. – Тебе здесь не место... ты еще можешь... изменить все.
Девушка с опаской оглянулась по сторонам: последняя фраза, сказанная этим нищим, пробудила у нее старые сомнения, надежды, тщательно скрываемые от самой себя, вновь ожили. Черт...
– Убирайся! – ярость, которая прозвучала в ее голосе, поразила Хеллию. – Я сама решу, как мне жить! Откуда тебе знать! Откуда...
Но никто ей не ответил...

– Эй, красавчик! – Хеллиа заметила потенциального клиента и, накинув на лицо привычную маску, постаралась сделать свой голос как можно более обольстительным. – Не хочешь хорошо провести время?
**********

Строгий темный пиджак, красный галстук, дорогие часы, выглядывающие из рукава. Молодой мужчина выглядел инородным телом в этом мрачном лабиринте узких улочек, он, словно роскошная яхта, входящая в бухточку, полную утлых лодчонок, неторопливо рассекал пространство, наполненное неприятными запахами, сыростью и чувством черной безысходности. Он был здесь чужим, и ему было на это наплевать.
– Чтооооо? Не хотят подписывать контракт?
Дорогой мобильный телефон крепко прижат к уху, тонкие губы сжаты в прямую линию.
– Значит так... скажи им – если они не согласятся на наше предложение, то мы найдем другого поставщика...
Темные глаза внимательно осматривали окрестности. Уверенность уверенностью, но береженого – бог бережет.
– Чтооооо? Они говорят, что сомневаются во мне? Мне тридцать три года, я десять лет в деле, я...
Разгоряченный спором, мужчина не заметил довольно глубокой лужи, наполненной жидкостью ртутного цвета.
– Проклятье!
Низ брюк мгновенно промок, вода просочилась даже внутрь лакированных туфель.
– Нет-нет! Это не тебе... Ладно, я отключаюсь, перезвони чуть позже. Ага, тебе тоже удачи.
Средство связи было аккуратно убрано в карман пиджака, и бизнесмен опустил взгляд вниз. Увиденное заставило его выругаться еще раз – брюки были замызганы так, словно их несколько дней тщательно вымачивали в грязи.
– Вот же угораздило их назначить здесь встречу... костюм теперь только выбросить – с таким не справятся даже в химчистке... Эй, похоже, тут есть еще кто-то кроме меня.
В тени одного из домишек замерла одинокая фигура, издали больше похожая на мешок с тряпьем, чем на человека.
– Да это просто нищий... развелось... Ненавижу!
Мужчина остановился в шаге от одетого в лохмотья старика.
– Да... общество развивается, наука, экономика, искусство... но толку? Если стоит отойти немного в сторону – и видишь вот это. Грязь, мерзость, раковая опухоль на теле человечества.
Войдя в состояние, подобное эйфории, бизнесмен продолжал свой монолог. Пропитанные пафосом и ненавистью слова слетали с его губ.
– Когда-нибудь, надеюсь, очень скоро, мы покончим с этими пережитками прошлого, и человечество перейдет на новый уровень. Освободимся от камней, привязанных к ногам, чтобы стремительно взлететь ввысь, к сияющим вершинам совершенства...
Монолог оборвался, когда старик, собрав остаток сил, прошептал:
– Тише...
Сбитый с мысли, слегка растерявшийся бизнесмен, воззрился на того, кого он считал нищим оборванцем, как на неведомого зверька.
– Что-что?
Старик не ответил. То ли не было больше сил, то ли просто не захотел.
– Хм... ну что с тебя взять... на, держи, я сегодня добрый.
Зеленая бумажка, эквивалент немалой суммы денег, плавно опустилась на грязную мостовую. Мужчина еще пару секунд потоптался на месте и, стремительно развернувшись, поспешил уйти подальше от странного старика...

...Банкнота быстро намокла и, оказавшись никому не нужной, была унесена одним из мутных ручейков...

Капли дождя, срываемые ветром с листьев, чисто вымытая зелень травы, солнечные лучи, растворяющиеся в брызгах. Человек стоял, повернувшись спиной к городу, из которого только что вышел, и его мысли были прозрачны... Старик, который сейчас сбросил разом лет тридцать, безмятежно прикрыл веки и вдохнул полной грудью окружавшую его свежесть и запахи осеннего леса. Он не думал о том, что с ним произошло совсем недавно, он не держал зла на тех, с кем его свел случай, напротив – был благодарен им. Но и благодарность эта больше походила на благодарность путника, которую тот испытывает к ровной и удобной дороге.
Старик, который больше не был стариком, лишь седина выдавала возраст, неторопливо погружался в неимоверные глубины своей памяти. Встретившиеся на пути лица, судьбы были лишь песчинками под колесами вечности. Как же много... как много их... Старик без труда проследил цепочку, начало которой скрылось в далеком тумане. Впрочем, начало его не интересовало, а вот конец... Он довольно улыбнулся и открыл глаза, в глубине зрачков лениво тлел оранжевый огонек.
– Все идет, как и было запланировано...


© Артем Карпицкий, Иваново август 2008

 

Ответ: Кусочек моей души

Ворон



“Только приоткрыл я ставни – вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо,
С видом леди или лорда у порога моего,
На Паллады бюст над дверью у порога моего
Сел – и больше ничего.”

Эдгар По “Ворон“





Черный, словно баночка туши пролилась на чистый лист бумаги, ворон неподвижно сидел на стальной трубе, выставив вперед массивный клюв. Темный силуэт птицы сливался с импровизированным насестом, да так, что они казались единым целым. Человек, тысячный раз проходивший этой дорогой, поднял глаза от земли и замер, завороженный зрелищем. Он, видевший воронов только на картинках и экране телевизора, никак не ожидал, что можно однажды утром выйти из дома и во дворе, где каждая травинка знакома с детства, встретить не воробьев или синиц, не привычных ворон, серыми тенями притаившихся в ветвях деревьев, и даже не все чаще появляющихся в городе хищных и стремительных чаек, а прекрасную гордую птицу, словно высеченную из черного камня.
Ворон величественно, будто он только этим и занимался, отточив сие движение до совершенства, недоступного простым смертным, повернул голову и окинул внимательным взором того, кто потревожил его покой. Человек, утренняя сонливость которого улетучилась, точно ее и не было, неотрывно смотрел в яркие, казавшиеся ярче лучей еще не взошедшего солнца, угольки глаз умной птицы. Долго смотрел, целую вечность, а потом вздрогнул, вспоминая...

Пестрый разноцветный комок перьев лежал на дне клетки у самой дверцы. Жердочки, поилка, в которой еще оставалась вода, кормушка, наполненная почти до краев, зеркальце и кольца, все это казалось сейчас сиротливым и ненужным, словно частичка жизни, которая была в них, вдруг исчезла без следа.
– Он... умер?
Девочка, вот-вот готовая зарыдать в три ручья, жалобно смотрела на папу, свято веря во всемогущество взрослых, в то, что сейчас ей скажут “Не плачь, он жив!” и все станет, как раньше. Детская душа, еще не изуродованная бесчисленной болью от столкновений с острыми углами реальности, еще не познавшая смерть и предательство, ревность и черную зависть, еще не видевшая настоящую боль и страдания, светлая и чистая детская душа сейчас стояла на грани, за которой ее маленький мирок разлетится мириадами осколков, впиваясь в самое сердце. Девочка смотрела на папу, она еще верила, она еще надеялась, пока еще...
Он, не выдержав умоляющего взгляда, трусливо опустил глаза и промолчал. А затем, не зная, что сказать, не зная, как смягчить эту боль, сделал невероятную подлость – так же молча развернулся и ушел, не оглядываясь... Отчаянный плач дочери кинжалом ударил в сгорбленную, словно ей приходилось нести неподъемную тяжесть, спину. Но он так и не обернулся.

Человек медленно, но верно, тонул в глазах ворона, исполненных вековой мудрости, барьер равнодушия, самый внешний, медленно рушился, растворяясь в волнах тепла, понимания и всепрощения, излучаемого странной птицей. И, сразу же, зацарапались в душе острые коготки сомнений, чернильные кляксы угрызений совести расползались, заставляя мысли скользить по замкнутому кругу... а память услужливо показывала все новые и новые картинки.

– Солнышко...
– Да, милый? – в ее голосе была слышна усталость. – Ты что-то хотел?
Он сделал шаг вперед, хотел поцеловать бледные губы, но она отстранилась.
– Нет. Не сейчас. У меня много дел, я... я не хочу.
– Не хочу... опять не хочу. И так каждый раз, – в его словах прозвучала горечь, обида, обвинение. – Что происходит? С тобой, с нами?
– Не знаю... – она обняла себя руками, сжала ладонями плечи. Психолог, увидев этот жест, довольно хмыкнул бы и сделал запись в воображаемом блокнотике. На будущее. Вот только ни он, ни она психологами не были, а что уж говорить о будущем... Их маленький мирок трещал по швам, и не видно было причин, почему белые нитки должны выдержать напор неизбежного. – И.. не говори со мной так. Этим твоим тоном. Ненавижу!
– Меня?
Он недобро усмехнулся и, в этот момент, впервые показался ей абсолютно чужим. Она вздрогнула, вся ее ярость схлынула как вода из разорванного полиэтиленового пакета, а лицо, некогда очень красивое, отмеченное сейчас печатью усталого безразличия, показалось ему похожим на тех рыбок, что тщетно раскрывали круглые рты, пытаясь дышать...
– Нет... Да... Не знаю! Может тебя, может себя, может все эту жизнь! Ты не представляешь, как мне это надоело! – Она спрятала глаза за частоколом пальцев, до него донеслись лишь сдавленные звуки, отмечавшие едва сдерживаемые рыдания. Она плакала, но слез он так и не увидел... – Надоело... Все...
Он стоял, в нерешительности, в душу впивались раскаленные спицы сомнений, и, хотя его уверенность в собственной правоте пока еще не ослабла, он колебался. Слова вертелись на языке, выверенные, закаленные обидой, болью и уязвленным самолюбием, щедро вымоченные в яде. Он молчал, невыносимо долгие минуты, невыносимые для них обоих. А потом все же ответил.
– Мне тоже. Надоела. Ты.
И ушел, хлопнув дверью.

Неприступные стены, зоны отчуждения и декалитры чистейшего яда, заботливо взращиваемые все эти годы, растворялись под взглядом ворона, будто и не было их. Бурное море в глубине зрачков совершенно неожиданно превратилась в чистейшую водную гладь, а тяжелые камни, мешающие дышать, рассыпались, и ветер развеял пыль, что от них осталась. Оголенная душа тотчас свернулась ежом, но и эти иглы сначала оплыли, а затем втянулись обратно, вдруг стало легко, словно земное притяжение перестало существовать, словно все тревоги и заботы, обиды и зависть, стали чем–то воздушным, и, подобно утреннему туману, медленно исчезали, давая дорогу робким лучам бледно-желтого света.
Теперь, когда краски стали четче, и реальность заиграла новыми цветами, он понял, что нужно сделать: крепко обнять дочку, прижать к себе, помолчать, а затем найти нужные слова; бросить все и, схватив в охапку удивленную жену, убежать далеко-далеко, на необитаемый остров, устроив там второй медовый месяц, или, прямо сейчас, купить цветы и всяких вкусностей, а затем устроить маленький семейный праздник; да, и, наконец, решить вопрос с работой, ведь там, где он сейчас, нет ни перспектив, ни даже особого интереса. Жизнь, которая не обещает ничего. Судьба, которую ничто не потревожит, как болотце, подернутое толстым слоем ряски. До встречи с вороном.
Он пойдет снова учиться, какие-то проблески оставшихся знаний мелькали в его памяти, да, будет тяжело, но дело того стоит, потом найдет новую, лучшую работу, которая придется по душе и будет радовать. И еще хобби, его страстное увлечение, заброшенное в последние дни, месяцы, годы... мысли ушли, он не мог выдавить из себя ни единой строчки, так было. Но сейчас, сейчас все иначе, словно маленькое зернышко, опустившись на благодатную почву, удобренную пеплом несбывшихся надежд, проросло и появилось маленькое деревце, робко подставляющее слабые листики ветру и солнцу. Столько новых идей, столько энергии, взявшейся из ниоткуда... он сможет все сделать, он успеет, еще так много времени... вся жизнь впереди.
Ворон, казалось удовлетворенный исходом дела, расправил роскошные крылья, что-то хрипло сказал на своем языке, человеку почудилось в этом отрывистое пожелание "Будь", и поднялся в воздух, неспешно, исполненный достоинством. Осколок тьмы, по какой-то нелепой, но счастливой случайности попавший в этот мир... Птица улетала все дальше, а человек думал, что ему всегда нравились величественные и гордые вороны, что эта их встреча произошла в самый нужный и важный момент, что это – хороший знак...
Блин! Я же опаздываю! Он спохватился и, резко повернувшись, заспешил к остановке.


© Артем Карпицкий, Иваново август 2008

 

Ответ: Кусочек моей души

Естественно, отбор


В дверь робко постучали. Редактор, мужчина впечатляющих размеров, монументально устроившийся за широким дубовым столом, грозно зыркнул на источник звука, пытаясь просверлить глазами несколько сантиметров крепкого дерева и узреть того, кто имел наглость побеспокоить столь важную персону.
– Открыто!
Звуки за дверью ненадолго утихли, а затем, слегка приоткрыв оную, в помещение заглянул молодой человек.
– Можно? – он тут же смутился. Было видно, что юноша совсем еще неопытный, необстрелянный, так сказать.
– Зачем спрашивать, если вы уже практически зашли? – слегка прищурив глаз, редактор рассматривал гостя, как биолог рассматривает новую бактерию, решая к какому виду ее отнести. – Проходите-проходите.
Юноша осторожно, так, будто ему приходилось шагать по минному полю, приблизился к хозяину кабинета, не забыв закрыть за собой дверь. Все его внимание было устремлено на редактора, но краем глаза он заметил еще двоих гостей: молодую, симпатичную женщину, разместившуюся на диванчике темных расцветок, и мужчину неопределенного возраста, худощавого, в строгом костюме, с плоским, как разделочная доска, лицом, что стоял в самом углу, позиционируя себя частью обстановки.
– Я по поводу...
– Я знаю, – оборвал юношу редактор. – Вы присылали нам рукопись, верно?
– Да... я...
– Знаю-знаю! Ваше имя... – он заглянул в бумаги. – Тамиан Рах, верно?
– Верно... – Юноша, названный Тамианом, нервно теребил края папки, которую держал в руках. – Вы посмотрели мой роман?
– Конечно, молодой человек, конечно, – со значение произнес редактор. – Это наша работа. Сейчас... найду одну бумагу... подождите секундочку.
Секундочка растянулась на пятнадцать минут, причем, вызвана подобная задержка была в первую очередь желанием хозяина кабинета узнать, как отреагирует гость. Гость еще больше занервничал и смутился, к удовлетворению редактора, который, наконец, мысленно классифицировал юношу, приделал бирку и навесил табличку “Не кормить!”.
– Таааак... – протянул редактор намеренно громко шурша бумагами. – Вижу. Ваш роман был внимательнейшим образом рассмотрен.
– Да? И как? Вам понравилось? – Тамиан вскинулся, лицо излучало надежду, будто прожектор в ночи.
Редактор выдержал паузу, дожидаясь, пока энтузиазм юноши пойдет на спад, и тот сможет правильно воспринимать слова хозяина кабинета.
– Знаете... – максимально доброжелательным тоном начал он. – Мне – понравилось. Вот лично мне. Очень. Некоторые моменты – так заставили надолго задуматься, атмосфера – просто великолепна, сюжет – оригинален и свеж, стиль... Над стилем еще нужно работать, правда, для этого и существуют редакторы, корректоры... В общем, мое впечатление самое положительное. Да, самое положительное. Но...
– Но? – обеспокоено переспросил Тамиан, чувствуя притаившийся в словах редактора подвох.
– Понимаете... – проникновенно произнес редактор. – Вы ведь пишете не для себя, и, даже, не для меня или нашего издательство... Вы пишете в первую очередь для широкого круга читателей, для домохозяек и рабочих, для офисных служащих и пенсионеров, для всех. Наше издательство, – толстый палец с назиданием уставился в потолок, – выполняет нелегкую миссию нести литературу в массы. И мы должны, обязаны, понимаете, тщательнейшим образом подходить к выбору произведений для публикации.
– Понимаю... – Тамиан видел, к какому выводу подводит хозяин кабинета.
– Хорошо, что понимаете. Тогда, вы поймете, почему мы не можем опубликовать ваш роман. Да, он замечательный, но, с сожалением вынужден признать, что для массового читателя такое не подходит. Ну, представьте – приходите домой после тяжелого рабочего дня, хочется отдохнуть и умом, и телом, хочется почитать чего-нибудь легкого, для поднятия настроения... А вы им предлагаете читать философский трактат! Я утрирую, конечно, но смысл, полагаю, ясен. Ваш роман слишком сложен и понравится только очень небольшому количеству читателей, ровно тем, кто способен его понять. А мы... не благотворительная организация, нам нужен тираж, большой тираж, который будет раскупаться. А ваша книга будет раскупаться? Сомневаюсь. Так что...
– Понятно... – на Тамиана жалко было смотреть, будто пару цистерн ледяной воды на человека вылили, не меньше. – Ну... тогда я пойду...
– Идите, – редактор важно кивнул. – Но, если хотите, могу дать один совет.
– Да?
– Видите эту красивую девушку? – он кивнул в сторону диванчика. – Знакомьтесь – известная писательница Марья Серцова, автор нашумевшей книги “Злобный оскал Мона Лизы”, – девушка смущенно потупилась, но было видно, что ей приятны слова редактора. – Прочитайте, если еще не видели, роман пользуется просто бешеной популярностью... Так вот, если вы сможете писать так же: легкий налет тайны, легкая интрига, легкий, понятный каждому язык, авторские размышления, опять же, доступные сознанию самого заурядного обывателя... Если сможете так писать – приходите. Мы с удовольствием будем сотрудничать. Подумайте над моими словами, молодой человек, подумайте. Вы могли бы далеко пойти... Да, очень далеко. Только выбросите глупости из головы.
– Я... подумаю... До свидания.
– До свидания.
Когда за Тамианом закрылась дверь, редактор вздохнул и слегка обмяк, будто воздушный шар из которого выкачали газ.
– Еще одного отшили... – он обратился к человеку, который все это время незаметно стоял в углу, не вмешиваясь в разговор. – В последний месяц зачастили, да, зачастили.
– Вы преувеличиваете, шеф, – на плоском лице проступили грубые, резкие черты, да и сама фигура будто увеличилась в размерах и стала несколько угловатой. – Всегда так, всегда находится достаточно талантов, чтобы не давать нам спокойно делать свое дело.
– Думаешь? – редактор с сомнением выглянул в освещенное утренним солнцем окно. – Ну, может быть. Развели талантов, черт побери, – он сыто засмеялся, повторил еще раз – черт побери!
– Тем не менее, вы отлично сыграли свою роль... как думаете, что с этим юношей будет дальше?
– Дальше... ну, либо он сломается, и мы получим очередного... – редактор вновь кивнул в сторону девушки, которая искренне полагала, что эти два человека, напрямую влияющих на ее судьбу, сейчас обсуждают ее и только ее книги. – В общем... автора. Либо – просто сгинет без следа, неизвестный и непонятый. Оба варианта нам на руку.
– Несомненно.
– Но знаешь... меня все время гложет одна мысль...
– Какая?
– Вот мы, довольно успешно, душим таланты, не даем им взбаламутить тихие и спокойные воды сего мирка...
– Да, в этом наша миссия.
– Ну вот... пока все идет, как по маслу, все тихо-мирно, все, как нам нужно... но вдруг... Вдруг один из тех, кого мы отвергли, окажется Абсолютным Мастером?
– Миф.
– А вдруг нет? Вдруг наш отказ окажется той, последней каплей, которая заставит его рывком преодолеть необходимое расстояние и понять...
– Шеф, вы слишком пессимистичны. Не забывайте – это люди. Всего лишь люди. Не более того.
– Хм... ну, наверное, ты прав, наверное, я просто устал.
– Давайте лучше обсудим новую книгу... этой, – человек в углу попробовал сменить тему.
– А... давай. Правда, обсуждать особо и нечего. Можно хоть завтра выпускать в продажу, наши коровки созрели для очередной порции жвачки.
Они засмеялись: редактор – гулко булькая и задирая массивную голову к верху, а его собеседник тихо, подобно сухому кашлю осеннего ветра.


© Артем Карпицкий, Иваново сентябрь 2008

 

Ответ: Кусочек моей души

Передышка


Эндрюс, высокий, широкоплечий детина, могучим ударом выломал дверь, влетев с несчастным куском дерева внутрь и изрядно нашумев при этом. Стас поморщился, но не стал ничего говорить, а тенью скользнул следом, махнув Валу, чтобы тот прикрывал спину. В нос ударил запах затхлости, а весь длинный коридор оказался усеян обломками дерева, железками непонятного назначения, битым стеклом, то тут, то там валялись пластиковые бутылки, некоторые даже наполненные жидкостью подозрительного вида. Стас замедлил шаг и, посматривая под ноги, двинулся вперед, направляя ствол автомата в каждый дверной проем, встреченный по пути. По идее, тут им ничего не грозит, конечно, но береженого бог бережет.
Эндрюс загрохотал неподалеку, крепко выругался и окликнул товарищей, оказывается, в этом заброшенном доме нашлась каменная лестница, ведущая на второй этаж, причем – сохранившаяся в приличном состоянии. Стас позвал Вала, предупредив, чтобы смотрел, куда ступает, и, внимательно оглядываясь по сторонам, двинулся по направлению к Эндрюсу. Когда, через минуту, небольшой отряд в полном составе собрался около нижней ступеньки, Стас приказал подниматься, обследовать следующий этаж, и, если ничего подозрительного не обнаружится, устроить привал. Вал и Эндрюс с энтузиазмом восприняли слова командира, оно и понятно – Вал еще новичок, а громадному блондину Эндрюсу тяжело даются долгие пешие прогулки, телосложение такое, что поделать. Черные глаза Стаса на миг затянуло туманом, как всегда бывало, когда он вспоминал прошлое. Правда, такое состояние длилось слишком недолго, чтобы бойцы, к тому же увлекшиеся мыслями о грядущем отдыхе, заметили странность в поведении своего командира. Стас вздохнул и поспешил следом за ними, не теряя, впрочем, привычной сосредоточенности и пристального внимания к происходящему вокруг.

Эндрюс привычно, с шумом, устроился в относительно чистом углу комнаты, снял разгрузку и блаженно улыбнулся. Вал присел неподалеку, возле длинного деревянного ящика, назначение которого осталось неясным. Стас лишь покачал головой, выражая свое отношение к подобной безалаберности, и бесшумно выскользнул за дверь, чтобы тщательно осмотреть все комнаты на этаже. В отсутствие командира Эндрюс начал увлеченно распаковывать скромный паек, с наслаждением вгрызаясь в бутерброд, проглатывая хлеб с мясом огромными кусками, чуть не давясь, а затем запивая водой из фляжки. Вал, довольствовавшийся парой сухих галет, с уважением смотрел на то, с каким аппетитом гигант поглощает пищу, а после, аккуратно все упаковав и сложив обратно, облокотившись спиной на стену и закрыв глаза, проваливается в короткий сон. Новичок немного понаблюдал за безмятежно сопевшим товарищем, а потом, поняв, что ему тоже надо бы найти себе какое-нибудь занятие, окинул комнату рассеянным взглядом, который, впрочем, сразу стал настороженным, стоило среди кучи осколков кирпичей, кусков обвалившейся штукатурки и причудливых деревянных обломков, бывших некоторое время назад мебелью, тускло блеснуть чему-то металлическому. Сгорающий от любопытства Вал осторожно приблизился, убрал в сторону пару мешающих деревяшек и, разглядев, как следует, загадочный предмет, был крайне разочарован, ведь среди строительного мусора лежал присыпанный серой пылью гвоздь. Просто ржавый железный гвоздь...
– Чисто. Здесь никого, кроме нас, нет, – Стас выглядел слегка запыхавшимся. – Уже отдыхаете? Ну и правильно, времени совсем мало.
– Мало? – Вал, который внимательно исследовал найденный гвоздь, поднял глаза на командира. – А что случилось?
– Пока ничего. Но... но тут может произойти все, что угодно, – Стас повернул голову, так, что его резко очерченный профиль вкупе с мрачным дверным проемом стал похож на чеканку на мелкой монете. – Да, это ограниченный сектор, да, я проверил каждое помещение на этаже и не нашел признаков постороннего присутствия. Вообще, тут все выглядит так, будто заброшено пару веков назад... Но хоть ты и новичок, Вал, даже тебе, полагаю, известно, что такое – иллюзии.
– Да, известно, – Вал, совсем молодой парень, с веснушчатым лицом, и стрижеными ежиком темными волосами, высматривал что-то на полу. – Вы полагаете, нам что-то угрожает?
– Один шанс на тысячу, – Стас пожал плечами и, глотнув из фляжки, вытер рукавом губы. – Но пусть будет хоть один на миллион, по закону подлости этот билет можешь вытянуть именно ты. Вот главная причина, почему следует уменьшать риск до предельно достижимой величины... Я установил датчики, через них не прошмыгнет даже мышь, не пролетит даже муха, без того, чтобы вот это устройство, – командир показал на коробочку, которая выглядывала из кармана на груди, – подало мне соответствующий сигнал.
– Значит, пройти незамеченным невозможно? – уточнил Вал, он уже нашел кусок оконного стекла подходящих размеров и теперь натирал до блеска грязным носовым платком.
– Не знаю, – честно ответил Стас. – Вполне вероятно существуют те, кто способен и не на такое... Вот только в таком случае подобного врага не заметим и мы сами, если будем дежурить, не смыкая глаз. Потому беспокоиться не имеет смысла – если уж нам выпадет несчастливый номер... Ну, значит, просто не повезло.
– Вы на редкость оптимистичны, Стас, – кончик гвоздя негромко скрипнул, коснувшись поверхности стекла. – Можно задать вопрос?
– Можно, – Стас приставил автомат к стенке, а сам сел на корточки, серьезно посмотрев на Вала. – Кстати, сразу дам один совет.
– Какой?
– Обращайся ко мне, да и вообще, ко всем тут, на ты. На войне вежливость выглядит как насмешка. А теперь спрашивай, что хотел спросить.
– Хорошо... Так вот, скажите... то есть, скажи, Стас, где мы?
– Отличный вопрос, – командир изобразил бурные аплодисменты. – Ты далеко пойдешь, если выживешь, конечно. А на твой вопрос есть простой ответ – мы все на войне.
– На войне?
– Да, на войне и точка, – Стас усмехнулся. – Я знаю, что такой новичок, как ты, сейчас скажет. Знаю, какие слова он будет твердить до тех пор, пока пуля не прошьет насквозь его глупое сердце. Знаю, что он будет повторять потом, деревенеющими губами, когда кровь толчками будет покидать смертельно холодеющее тело. Знаю. Я давно тут, ты даже не представляешь, насколько давно.
– Ну... Я как бы предполагал, что буду воевать. Воевать, но это... это... это же просто бойня!
– Бойня, – охотно согласился Стас. – Резня, истребление, полное взаимное уничтожение. А то как же.
– Но... но так нельзя! Это... дико! – рука, выводившая букву Л, дрогнула, из-за чего получилось нечто среднее между Л и П.
– Дык, мы с тобой вроде на ангелов божьих, али младенцев невинных, не особо-то похожи, правда?
– Но... но...
– Значит так, сейчас я объясню тебе пару вещей, Эндрюс все равно спит, а у нас есть еще немного времени.
– Что... за вещи? – Вал прервал свое занятие, заключавшееся в царапании гвоздем по закопченному и неровному осколку стекла, и устремил все внимание на командира.
– Простые такие. Вещи, – Стас криво усмехнулся, его рот сейчас больше походил на рваную рану. – Во-первых, как ты думаешь, для чего мы воюем?
– Не знаю... – новичок задумался. – Наверное, для того, чтобы победить? Нет?
– Нет. Победить в этой войне невозможно.
– Тогда... может для того, чтобы выполнить задачи командования?
– Они не имеют смысла. Не скажу, что это не под силу простым смертным... под силу. Но зачем? Вот, например, последний приказ – занять ограниченный сектор. Приказ, совершенно безумный и идиотский, ведь все прекрасно знают, что удерживать данный сектор нельзя. Запрещено. Но приказ отдали, а нам пришлось его исполнить. Потеряв по ходу дела двадцать семь человек из тридцати, и самим оказавшись в таком положении, что никому не пожелаешь.
– Но тогда... Для чего? Для чего все это?
– Выжить.
– Эээ... – Вал выглядел ошарашенным.
– Да-да, настоящая наша цель – выжить. Любой ценой. А тебе лучше усвоить сию простую истину, пока твое тело не оказалось среди сотен и тысяч таких же. Мертвых, – Стас мотнул головой. – Ты пойми, если ты не позаботишься о себе, этого больше никто не сделает. Никто. Человеческая жизнь, знаешь ли, настолько хрупкая штука, куда там стеклу, что надавил посильнее и – все. Нет человека. Разбился, разлетелся на кучу осколков, которые захочешь – не соберешь. Поэтому... будь осторожен.
– Я... постараюсь, – испуганный Вал сглотнул подступившую слюну. – А что во-вторых?
– А во-вторых, я хотел разъяснить нашу диспозицию, – Стас задумчиво почесал небритый подбородок. – Диспозиция та еще, надо сказать, нас отрезали от своих, прорываться сейчас будет обыкновенным самоубийством, а ночью... Ночь коротка, и мы можем не успеть. Но, придется постараться, поэтому выйдем, как только стемнеет, и двигаемся быстро. Очень быстро.
– Понятно... – Вал вернулся к выцарапыванию надписи на осколке стекла. – Тогда, если наша главная задача – выжить, почему нельзя остаться на ночь тут и дождаться своих?
– Эх, новичок ты, новичок. Кто же остается на ночь в ограниченном секторе?
– А что не так?
– Все. Главное – когда завтра утром или, если повезет, днем, сюда придут солдаты, не важно, наши или чужие, то они не станут разбираться, кто есть кто. А просто уничтожат все живое, которое обнаружат в этих стенах. Ты ведь живой, правда? А будешь мертвый. Мертвее развалин центра управления, в которых мы сейчас имеем честь находиться.
– Ужасно...
– Ничего ужасного. Ладно, отдыхай, еще полчаса, как минимум, у нас есть.

– Все, – Вал бросил гвоздь, который, возмущенно звякнув, отлетел в сторону, и с видом кота, наевшегося мышей, воззрился на свое творение. – Готово.
– Действительно, все, нам пора выдвигаться, – Стас зевнул и недовольно поморщился. – Эндрюс, ты еще спишь?
– Уже проснулся, с вашими разговорами не отдохнешь толком, – гигант приоткрыл глаза, потянулся и стал быстро собирать свои вещи. – Через минуту можем идти.
– К тебе это тоже относится, Вал, – заметил Стас, подходя к юноше. – Что ты там такое написал...
Командир бросил взгляд на стекло и не смог сдержать смеха.
– “Здесь был Вал”, – Стас согнулся почти пополам, хватаясь руками за живот. – Ты дурак, Вал, какой же ты дурак. Невероятно!
Отсмеявшись, он строго посмотрел на парня, который успел собраться и сейчас смущенно стоял у окна, перекинув автомат через плечо.
– А оружие передай мне. Давай-давай, не тяни, времени и так мало.
– Ладно, но... зачем? И почему вы с Эндрюсом не забрали свои автоматы?
– Потому, что человек, который осмелиться ночью гулять вооруженным, не протянет до утра ни при каких обстоятельствах.
Говоря это, Стас поудобнее перехватил автомат Вала, держа его за приклад, будто дубину, и со всей силы опустил увесистый ствол на злосчастный кусок стекла, который тут же разлетелся мириадами сверкающих брызг. Командир удовлетворенно осмотрел результат своих действий и, небрежно отшвырнув ненужное оружие в сторону, направился к выходу.
– Идем, – очередной раз повторил он. – Время играет против нас.



© Артем Карпицкий, Иваново сентябрь 2008

 

Ответ: Кусочек моей души

Подтверждение уровня



– Я пойду один!
– Ну конечно! Один! – девушка презрительно фыркнула. – Ну, иди–иди. И пусть тебя изрубят на кусочки. Все равно даже капельку мозгов в эту глупую голову не вобьешь.
– Ты никогда в меня не верила!
– Было б в кого верить.
– Ах, так... Все, я иду. И не смей следовать за мной! – юноша закинул дорожную сумку за спину и поправил ножны.
– Ну, иди... – девушка зевнула. – Что ты этим докажешь, а?
Юноша бросил на нее яростный взгляд, но пререкаться не стал, а вместо этого развернулся и стремительным шагом направился к месту, где утром они обнаружили логово ящеров.

На поляне было противоестественно тихо, вход в пещеру темнел в самом центре, ничем не отличаясь от тысяч таких же входов. Но юноша знал, что внешность обманчива и что скрывается за мнимым спокойствием этого места...
Стены пещеры сомкнулись за ним, порыв холодного ветра заставил поежиться. Юноша спускался все ниже, настороженно оглядываясь по сторонам и пытаясь разглядеть приближение опасности сквозь вязкий полумрак. Он был умелым воином, его учили сражаться и в более тяжелых условиях, он жаждал проявить себя и потому был особенно внимателен... Но появление врага все равно застало его врасплох.
Вспыхнули факелы, вделанные в стены по периметру подземного зала, чуткие уши уловили монотонное шипение, издаваемое группой человекоподобных ящеров, расположившихся вокруг одного из своих соплеменников, отличавшегося цветом чешуи и крупными размерами... Юноша растерялся лишь на мгновение и тотчас вновь сосредоточился на своей цели. К ящерам была обращена маска уверенного и хладнокровного вояки, но в душе он радовался как ребенок.
"Наконец–то! Вот мой шанс! Доказать, что меня не зря столько учили! Доказать, что я действительно талантлив! Да что там... талантливее!"
Оценить ситуацию – дело пары секунд, еще немножко времени – просчитать возможные действия врага. Вот и все, осталось только... Размышления юноши прервал голос предводителя ящеров, совершенно не походивший на их обычное шипение.
– Человек.
Не оклик, не насмешка, не радостный возглас – просто констатация факта.
– Чего тебе, зверюга? – юноша осторожно приближался к врагам.
– Остановись, – морда ящера не выражала ничего.
– Почему это?
– Нам незачем сражаться... Я не хочу тебя убивать.
– Убивать? Ха. Ну, попробуй, – меч с негромким звоном покинул ножны.
– Хорошо... Выбора нет...
Предводитель ящеров вскинул руку в жесте, знакомом почти всем разумным расам мира, и монстры, проворно повытаскивав сабли, окружили юношу... Который именно этого и ждал.
"Теперь все поймут, чего я достоин на самом деле! Герой? Ха! Я покажу, что такое герой!"
Шесть неуловимых движений – шесть бездыханных нечеловеческих тел, распростертых на каменном полу. Глаза юноши блеснули сталью, а затем сталь блеснула и в его руках, когда он стремительно атаковал последнего врага...

Ящер был слишком силен и слишком умел, юноша все отчетливее понимал это с каждой минутой боя. Огромный кривой меч просто порхал в чешуйчатых руках, монстр двигался плавно и быстро, при этом, успевая предугадать большинство маневров человека. Но, почему–то, в атаку не переходил, ограничиваясь надежной обороной, что только злило юношу. Он бросил в эту схватку все свои навыки и умения, все знания, полученные потом и кровью за долгие годы, всего себя... Тщетно.
Раз за разом скрещивались мечи, сражение равных по силе противников грозило затянуться, а там уже все решит выносливость каждого...

Юноша продолжал и продолжал наносить яростные удары, которые ящер частью парировал, частью уводил в сторону, но изредка сверкающее лезвие длинного меча все же царапало чешуйчатую шкуру монстра. Правда, причинить существенного вреда противнику этим не удавалось, а силы, между тем, медленно, но верно, иссякали, пот скатывался по лицу, дыхание стало тяжелым и прерывистым. Нужно закончить бой! Причем быстро! Но как?
Ящер, заметив смятение человека, не стал переходить в атаку, вместо этого выставил кривой меч вперед и повторил еще раз:
– Мы еще можем разойтись мирно. Я даже забуду про убитых собратьев... мы не хотим воевать.
– А придется, мерзкая тварь! – лицо юноши, искаженное гримасой, превратилось в жуткую маску ненависти. – Нам тоже предлагаешь закрыть глаза на бесчинства... твоих собратьев?
– Ты не понимаешь... Это нелепая ошибка... недоразумение... случайность...
– Достаточно слов, – юноша зловеще улыбнулся. – Умри!
Ловко избежав страшного оружия ящера, он сделал ложный замах и, резко сменив направление атаки, сильнейшим ударом поразил шею монстра. Ту точку, на которую обратил внимание еще во время первого разговора с предводителем ящеров, но не придал значения... маленькая темная чешуйка – была единственным уязвимым местом, теперь юноша понял это со всей очевидностью. И, вложив все оставшиеся силы, все свое мастерство и, пусть и не очень большой, опыт – ударил. И попал.
"Я сделал это! Я доказал! Я всем доказал!"
Страшная рана, как ни странно, почти не кровоточила, голова ящера начала медленно, словно в пьяном сне, заваливаться на бок, а затем и вовсе скатилась с плеч. Явно не ожидавший подобного юноша, растерянно застыл на месте. Одна часть его души не понимала, что тут происходит, а другая яростно шептала – "Ну умри уже! Падай! Падай!", но монстр не торопился следовать желаниям свого врага. Слегка покачиваясь, обезглавленное тело все–таки держалось на ногах, секунда проходила за секундой, но ничего не менялось. Измотанный схваткой и ожиданием юноша, не выдержав, рванулся вперед, занеся меч для последнего удара... и тут же в ужасе отпрянул, но недостаточно ловко – верный клинок, жалобно звякнув, отлетел в сторону. А ящер, чья новая голова быстро вырастала из ужасной раны, сделал шаг к безоружному сопернику. Чудовищный кривой меч поднялся вверх...

Юноша, с ног до головы покрытый кровью поверженного чудовища, яростно сжал кулаки.
– Ну зачем?! – он с отчаянием взглянул на свою спасительницу. – Ты все испортила! Опять!
Девушка, грациозно опирающаяся на волшебный меч, которым только что пронзила сердце предводителя ящеров, тихонько вздохнула. Она уже привыкла к этим сценам, к безумным авантюрам, к тому, что приходится каждый раз в последний момент спасать этого непутевого героя... Она просто любила его и потому лишь промолчала в ответ.

Юноша задумчиво рассматривал свое отражение, зеркалом служил верный клинок, а фоном – пещера со следами недавней битвы. Весь вид его выражал возмущение, а душу грызла черная обида. На лице девушки, что незаметной тенью пристроилась у него за спиной – след улыбки, исполненный легкой печали...
– Пойдем домой, – наконец сказала она.
Карканье ворон в вершинах деревьев предваряло медленно наступавшую ночь...


© Артем Карпицкий, Иваново август 2008



Простая история


Лето плавно и важно, словно питерская барышня, шествовало к своему завершению, отмеченному в календарях, как тридцать первый день месяца августа. Впрочем, до наступления того момента, когда малышня заспешит в школу, ребята постарше неохотно, охая и вздыхая, начнут вспоминать какие сегодня уроки, а для кого-то опять начнется время занятий с утра до вечера, изматывающих, но, вместе с тем, приятных, оставалось еще достаточно времени.
Вышеупомянутый кто-то сейчас сидел, а точнее – сидела, так как была милой девочкой двенадцати лет, на массивном деревянном табурете и смотрела в потолок. За окном, где простирался небольшой дачный поселок, было довольно тихо, по причине очень жаркой погоды. Аня, так звали девочку, поправила непослушную прядь волос и перевернула страницу глянцевого журнальчика. Читать не хотелось, да и кроме гороскопа там ничего интересного не было. Аня вздохнула, мысли все время возвращались к вчерашнему дню, когда она с друзьями – такими же приехавшими на отдых подростками – пошла купаться на местное озеро, расположенное рядом с живописным лесом. Жара, такая же, как и сегодня, приятная, освежающая вода, в которой так было интересно плескаться всей компанией, и... он.
Тот парень не участвовал в общем веселье, только сидел у самого берега, подставив загорелый торс солнцу. Он был симпатичным, даже более того, и, очевидно, прекрасно это понимал, потому и вел себя... так. Картинная поза, ленивые, плавные движения, спокойный взгляд из-под слегка опущенных век. Аня сперва не обращала на него внимания, но постепенно парень все чаще оказывался в поле ее зрения, пока она не обнаружила, что чересчур пристально разглядывает того, кто так удобно устроился на берегу. Девочка смутилась, она не знала, что происходит, и откуда появилось такое смятение в мыслях. Впрочем, долго размышлять над своими чувствами не пришлось – она почти сразу поняла, что парень ей нравится, отчего румянец окрасил щеки, и глаза принялись разглядывать мутную поверхность воды, всю изъеденную мелкими волнами, будто ничего более интересного здесь не имелось. Когда же Аня, наконец, осмелилась поднять взгляд – парня уже не было, а вся ее компания, весело переговариваясь, разместилась на солнышке там, где он совсем недавно сидел.

– Скажи... а этот парень... ну, который сидел на берегу только что... кто он?
– Кто? А, Антон. Он недавно приехал на дачу, как и мы, пару дней тому назад. Красивый, правда?
– Правда...

Аня повертелась перед зеркалом, расчесывая и без того идеально лежавшие волосы – девочка очень гордилась своей густой и длинной, как она выражалась, гривкой. Затем, поняв, что уже пора идти и отсрочить встречу, которую она жаждала и одновременно боялась, нет никакой возможности, девочка очередной раз оправила свой любимый топик и выскользнула за дверь, оставив журнал на столике, да впопыхах брошенную фразу, что она гулять и скоро вернется.
Чуть ли не в припрыжку добежав до окраины поселка, где так удобно было сидеть под сенью высоких деревьев в самые жаркие часы, Аня на секунду замерла, она уже видела своих друзей, устроившихся на деревянных лавочках, которые неизвестный плотник сделал для того, чтобы местным жителям было, где собраться и, дав отдых уставшим ногам, спокойно поговорить в свое удовольствие. Чем, собственно, дети, приезжавшие сюда на лето, охотно занимались, сплетничая на любую тему. Аня, такой же ребенок, как и другие, бывала тут почти каждый день, благо со всеми в компании у нее давно установились вполне теплые отношения. Но этот новый парень... девочка вновь смутилась, с такого расстояния нельзя было разглядеть, пришел ли он сюда, а может, посчитал, что подобные развлечения слишком детские, а может... В глазах появились мечтательные искорки, лето близилось к осени, а меж тем, ничего особенно запоминающегося и волнующего сердце, так и не произошло. А тут...
Недолго посомневавшись, она все же подошла к своей компании, и, как девочка подозревала, Антон тоже был среди разношерстной группы подростков обоих полов, причем, что являлось совершенно естественным и понятным, занял место “первого парня” и местной “звезды”. Умный, красивый, начитанный, обходительный, Ане хватило нескольких фраз, которыми они обменялись, приветствуя друг друга, чтобы ее восхищение достигло наивысшего предела. Слова казались нелепыми, да разве и могла его, который к тому же старше на целых четыре года, заинтересовать самая обычная девчонка, соплячка, грубо говоря, способная лишь сказать что-то ужасно банальное, и, испытывая не менее ужасную неловкость, отойти в сторону.
Аня ругала себя, а сердечко стучало сильно-сильно, когда она видела Антона, непринужденно болтающего с другими девчонками, которые не сводили с него таких же обожающих взглядов. Ей стало немножко грустно, правда, глупо было рассчитывать на что-то, и так понятно... Уговаривая себя таким образом, она совершенно перестала воспринимать происходящее вокруг, и потому момент, когда Антон подошел к ней и поинтересовался, почему такая красивая девушка скучает, оказался полной неожиданностью. Здравый смысл пискнул и спрятался, мысли, кружась, улетели куда-то далеко-далеко, а перед внутренним взором замелькали яркие и приятные картинки...

С Антоном было легко, он знал, что и когда следует сказать, чтобы вызвать у нее улыбку или возглас удивления, он рассказывал интереснейшие вещи, казался очень взрослым и мудрым, все понимающим и чрезвычайно предупредительным. Время пролетело незаметно, и так же незаметно они оказались одни, в небольшом палисаднике. Уже наступил вечер, стало значительно свежее, а легкий ветерок играл листьями деревьев, которые уже местами пожелтели, а некоторые, словно предвестники осени, плавно опускались на землю. Впрочем, Аня не замечала того, что происходило вокруг, все мысли, все внимание, все чувства девочки были устремлены на Антона, с которым они шли, держась за руки. Что-то незнакомое, но невероятно приятное и светлое, распускалось в ее душе, словно бутон яркого и ароматного цветка, то, что люди называют любовью...
Аня плохо помнила происходившее потом: вот они с Антоном сидят на лавочке и больше никого рядом; вот он шепчет ласковые слова, те, что нужны, те, которых она ждет; вот первый, робкий, неумелый, но такой сладкий поцелуй; жаркие, что там полуденный зной, уверения во взаимных чувствах. А потом – расставание, с обязательным обещанием встретиться завтра. Уже дома Аня долго не могла заснуть, лежала с открытыми глазами, мечтала, и эти мечты были радужными, думалось – вот она, сказка, теперь все-все-все станет хорошо, теперь они не расстанутся, никогда-никогда... Девочка не знала, погрузившись в сладостные фантазии о будущем, что ее чувства не есть нечто особенное, что первая любовь она такая у всех или почти у всех – яркая звездочка на сером фоне будней, манящая, но слишком часто падающая вниз.

Следующим утром Аня встала ни свет, ни заря и, забыв о завтраке, выбежала на улицу. Утреннее солнце, еще не набравшее силу, ласково коснулось первыми лучами лица девочки; лесные птицы пели, очень мелодично, словно исполняя концерт для единственного слушателя, которому изо всех сил старались понравиться; деревья, наклонив раскидистые ветви почти к самой земле, тихонько шелестели листиками, а отсутствие людей в столь ранний час давало ощущение, что все это – только для нее, что это – знамение, что все мечты сбудутся, что... Девочка рассмеялась, безмятежно и счастливо, она любила, любила, любила. Хотелось закричать во весь голос или обнять ствол вон той березки, прижавшись щекой к шершавой коре дерева, хотелось танцевать или просто бежать вприпрыжку, куда глаза глядят, делясь со всем миром своим чувством. В теле поселилась удивительная легкость, словно кто-то приделал к спине маленькие крылышки, казалось еще немного и она взлетит...
Осветив лицо легкой улыбкой, Аня побежала по пыльной проселочной дороге, что разрезала надвое скопление дачных домиков, подошвы босоножек едва касались земли. Но, не преодолев и сотни метров, она замерла, будто вкопанная в твердую почву, а все ее хорошее настроение словно сдуло порывом леденящего кожу зимнего ветра. Впереди, рядом с огромным старым дубом, стоял Антон, причем, стоял не один, а вместе с девушкой. И они целовались... Слепящий свет солнца вдруг разом поблек, будто на глаза одели темные очки, ноги стали ватными, а силы быстро покидали тело, по жилам которого, казалось, текла не кровь, а что-то ужасающе холодное, холоднее покрывшегося инеем и насквозь промерзшего сердца. Мыслей не было, была лишь зияющая пустота, в которую канули и мечты, и желания, осколки несбывшегося глубоко погружались в одеревеневшую кожу, но Аня не чувствовала боли. Она вообще ничего не чувствовала, сейчас ей было все равно, в этот, тянувшийся целую вечность, миг. А потом время вновь устремилось вперед, сердце неровно забилось, а мир, покачнувшись и кренясь набок, наконец, полностью погас...

Девочку, потерявшую сознание, почти сразу нашли и принесли домой, где она пролежала полдня, ничего не говоря и не двигаясь. Затем она немного ожила, но лишь немного, потому что категорически отказывалась есть. Родителям пришлось пойти на то, на что в обычных обстоятельствах они бы никогда не решились, и три дня отпаивать ее водкой. Такое лечение помогло, и Аня почти пришла в норму. Почти, ведь что-то внутри у девочки изменилось, она позже описывала это ощущение как подобное испытанному тогда, когда хрустальная ваза выскользнула из рук и вдребезги разбилась о пол. Такое же чувство безвозвратной потери чего-то важного, того, что могло сделать ее совсем другой... Но мы не в силах изменить того, что с нами произошло, и Аня постепенно оправилась, наполнила свою жизнь иным смыслом, ей даже стало казаться, что все правильно, что все так и должно быть. Но иногда... иногда ей бывало грустно, и она вспоминала тот случай, уже без злости и обиды, просто как необычный радужный камушек среди ровной и светлой гальки.

Анины подружки, естественно, были в курсе событий и не могли избежать искушения поделиться крохами информации с другими подростками. Тут же компании поползли слухи: одни украдкой крутили пальцем у виска, убеждая всех и каждого, что уж сами-то никогда-никогда так бы не поступили; другие смахивали жалостливую слезу и возмущенным шепотом выражали отношение к Антону, весьма неодобрительное отношение, нужно сказать; третьи же бросали завистливые взгляды на нарушителя спокойствия, гордо щеголявшего под руку с новой пассией, сознавая, что им подобное не светит даже в самом отдаленном будущем. А кто-то, очень остроумный, со значением заметил:
– А знаете ли вы, что бывает, если ударить металлом по стеклу?



© Артем Карпицкий, Иваново сентябрь 2008

 

Ответ: Кусочек моей души

Форма и содержание



– Постой-постой! – Первый протестующе поднял руку. – Ты хочешь начать все по новой?
– А почему нет? – Второй усмехнулся и выбросил бычок в пепельницу. – Ты ведь продолжаешь утверждать, что...
– Да, утверждал, и буду утверждать, что содержание важнее формы.
– Хм... и почему же?
– Хотя бы потому, что содержание может обойтись без соответствующей ему формы, а наоборот – нет.
– Да неужели? Представь... Яркие россыпи бриллиантов, изящные тонкие линии, шелк и бархат, старое доброе золото и прозрачный хрусталь... Даже если за всем этим ничего нет... Все равно – красиво.
– Красиво? Зачем нужна такая красота? Если чуть дунешь – и позолота слетает, обнажая тонкий серый картон... А за ним – пустота.
– А зачем, собственно говоря, дуть, как ты изволил выразиться. Красота хрупка, тут Америки никто из нас не откроет, поэтому с ней нужно обращаться бережно...
– То есть вкушать запахи, не притронувшись к роскошному обеду? Наслаждаться видом яств, утирая обильно выделяющуюся слюну? И не знать, каково это – когда язык, губы, небо, все вкусовые рецепторы восхитительно трепещут, когда во рту тает нежнейшее филе редкой рыбы, когда на зубах хрустит кожица обжаренного в масле цыпленка, когда острая приправа придает блюду неповторимые оттенки... И восхитительное послевкусие... И тепло, окутывающее все тело. И чувство сытости. И умиротворенность...
– Хорошо рассказываешь. – Второй достал сигарету из пачки. – Эх, последняя осталась... Так вот, хорошо ты, конечно, рассказываешь, мне аж есть снова захотелось, но...
– Но? – Первый поднял бровь.
– Но все это ерунда. Сам посуди – кто поймет, какое сокровище скрыто внутри, если внешне все выглядит непрезентабельно? Если форма не привлекает к себе внимания? Пробовать подряд, что под руку попадется? Так ведь никакой жизни не хватит... А красивая форма хотя бы порадует глаз.
– От этого только хуже... Вот праздник – Новый Год – подарки под елкой, все в красивых обертках, разноцветные коробки с бантиками, как полагается. Радостный ребенок, хватает одну из них, он в предвкушении, воображение рисует ему заманчивые картины того, что может быть внутри. Вбежав в свою комнату, аккуратно ставит коробку на стол и, затаив дыхание, медленно развязывает ленту, открывает крышку, заглядывает... А там лишь воздух.
– Ну и что?
– А вот и то... Форма без содержания оставляет после себя только легкую горечь, разочарование... Все.
– Не совсем так, но... Допустим. Ладно. Дальше?
– А дальше... содержание без формы. Ты прав в том, что его сложно найти, прав в том, что может не хватит и жизни... Но...
– Но?
– Но оно того стоит. Оно останется с тобой навсегда. Оно... да ты и сам понимаешь.
– Понимаю. Прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать. Только получается, по твоим словам, все отдано на откуп случаю. Так?
– Случаю... Ну, да, все так.
– Ага. Тогда тебе придется признать, что в вопросах, касающихся формы, все гораздо предсказуемее, и ты получаешь то, что хочешь видеть, а не играешь с судьбой в наперстки, пытаясь угадать, где шарик.
– Ну... признаю. Признаю большее однообразие формы, признаю то, что интересные мысли растворяются в мэйнстриме либо успешно клонируются и распространяются всюду. А зачем?
– Зачем... Но ведь не всегда так... Иногда есть гармония... когда за красивой формой прячется такое же прекрасное содержание...
– Гармония...
Второй подумал и, затянувшись, выразил общую мысль:
– Сложно это...
Двое сидели друг против друга и молчали, не зная, что еще сказать. Непочатая бутылка пива сиротливо стояла между ними...


© Артем Карпицкий, Иваново август 2008

 

Ответ: Кусочек моей души

Пока все. Рассказы и стихи закончились. Есть еще пара незаконченных романов, правда.

 

Ответ: Кусочек моей души

Могу выложить несколько кусочков из своей повести.

 

Ответ: Кусочек моей души

Лучше для всех.

Желтая лампочка над дверью мигнула, сменяя желтый свет красным. Как сотни раз до этого из динамика раздался скрипучий механический голос:
– Внимание! Закройте, пожалуйста, глаза и не дышите!
Отис, чьи веки были сомкнуты загодя, сразу после предупреждающего светового сигнала, задержал дыхание. Он терпеливо ждал, когда откуда-то сверху польются струи холодной жидкости, стараясь при этом не шевелиться. Малоприятная, но необходимая процедура, точнее, необходимая, по мнению начальства, т.к. сам Отис категорически не понимал смысла во всех этих мероприятиях. Антибактериальная защита? Что тут можно защищать? Впрочем, досужие размышления рядовых сотрудников мало кого интересовали, а тем оставалось лишь терпеливо сносить сию (безусловно, крайне возмутительную!) ежедневную процедуру.
Прикосновение химического раствора к коже напоминало прикосновение лягушек... Хотя нет, лягушки гораздо приятнее, тут скорее подойдет сравнение с медузой, опутывающей липким слоем все тело и вызывающей легкое жжение, почти незаметное на фоне массы прочих ощущений. Отис, увлекшись придумыванием метафор, не заметил, как липкая жидкость сменилась обычной водой, а затем потоками горячего воздуха. Из состояния легкого транса его вывел лишь динамик, повторно исторгнувший все тот же голос:
– Химическая обработка завершена. Пожалуйста, покиньте помещение.
Отис странным взглядом окинул лампочку, уже горевшую желтым, словно видел ее впервые, задумчиво хмыкнул и, рассеянно одевшись, вошел в коридор, охватывающий кольцом основной корпус станции. Охранник за стойкой с рядами мониторов, на которые выводилась картинка с множества камер наружного наблюдения, поднял глаза от журнала и, сладко зевнув, поприветствовал новоприбывшего:
– Привет, Отис! Ты сегодня рано. Со своей чтоль поссорился?
– Ааааа... – за сим многозначительным высказыванием последовал вялый взмах руки.
– Ясно, – охранник понимающе усмехнулся. – Кстати, Дейв уже пришел, он как часы – всегда ровно на полчаса раньше является.
– Да знаю... У него свой интерес.
– Интерес, знаем мы этот интерес... Устроил бы ты нагоняй этому бездельнику.
– Что – опять? Вот паршивец! – Отис рассмеялся, ситуация с Дейвом его скорее забавляла, чем возмущала, а этот разговор, в различных вариациях, повторялся с завидной периодичностью. – Тренироваться надо больше, терпение и труд, они горы свернут могут.
Собеседник лишь пожал плечами, всем своим видом демонстрируя беспомощность и покорность судьбе, в лице Непобедимого Дейва, а так же отсутствие всякого желания сворачивать какие-либо горы.
– Ладно, пойду я... Спокойной смены! – Отис еще раз улыбнулся.
– Тебе тоже, еще увидимся.

Все те же привычные слова, не несущие особого смысла, но употребляемые когда нужно что-то сказать. Впрочем, на этот раз они имели глубокий смысл... смысл, о котором пока еще никто не догадывался.

Робот ступал почти бесшумно, лишь едва слышный шелест механизмов выдавал его присутствие на станции. Строгая программа требовала оставаться не замеченным пока это возможно, ведь даже ресурсов сего совершенного творения человеческого разума может не хватить, если охрана поднимет тревогу. Серая и шершавая на вид трехпалая нога осторожно ступила на одну из вентиляционных решеток в полу, звук, раздавшийся при соприкосновении металла с металлом, заставил стальную махину замереть. Все механизмы, управляющие движением, прекратили свою работу.
Коридор был пуст, ни один любопытный техник не заглянул в этот сектор, никто не заинтересовался подозрительным шумом. Просто потому, что услышать его мог бы лишь такой же робот, как тот, который неподвижно стоял, освещенный желтоватым светом ламп, задействовав все свои сенсоры. Как того требовала заложенная в главный процессор программа. Как хотели те, кто его создал и отправил сюда.
Умная программа ловко выдергивала подозрительную информацию из лавины данных, поступающих со всех датчиков, коими был просто нашпигован робот, и, не найдя причин для беспокойства, подала сигнал продолжать движение. Чуткие механизмы тут же деловито зашуршали, и металлический лазутчик продолжил перемещаться по коридорам станции, персонал которой даже не предполагал, какая угроза над ними нависла... А угроза тем временем медленно, но верно приближалась к цели, робот презрительно шествовал мимо редких видеокамер, у него имелись устройства, способные шутя разбираться с подобными средствами наблюдения. Электроника не была проблемой, ведь ее очень легко обмануть. В отличие от людей.

...Отис зашел в раздевалку и прошел к своему шкафчику, слегка удивленный тем, что кроме него тут больше не было ни души.
– Где же они, черт возьми? – имелись ввиду парни из предыдущей смены, с которыми иногда приятно было перекинутся парой слов. Вот только сегодня в раздевалке Отис оказался один.
Дверца привычно скрипнула, за ней висел все тот же белый халат (не мешало бы его постирать, кстати), вроде бы все как всегда... Отис мотнул головой, отгоняя непонятно откуда возникшее беспокойство, странный дискомфорт, возникший с самого утра и далее лишь усиливавшийся. Правда, зрелище привычных для взгляда вещей, слегка сгладило отрицательные ощущения и настроило на благодушный лад. Отис даже затянул себе под нос какую-то песенку, пока доставал свою помятую одежду и скептически ее рассматривал...
Переодевание занимало у Отиса не больше пары минут, но на этот раз он провозился чуть ли не десять, все время поглядывая на дверь. Беспокойство, чуть было унявшееся, вновь стало точить изнутри – что-то явно было не так. Наконец, забросив комок мятой одежды в шкаф и захлопнув дверцу, нерешительно шагнул к выходу.
Никто так и не пришел.

Если бы робот был не машиной, а человеком, то он бы сейчас, без сомнения, крепко выругался и впал в крайнее расстройство. Что было бы неудивительно – ведь все первоначальные расчеты пошли прахом, и срочно приходилось переходить к резервному плану. Виной всему были два техника – электронику обмануть несложно, но лишь электронику, к сожалению устройств, способных скрыть пребывание робота на станции от человеческого глаза не существовало в принципе. Оставалось лишь надеяться (или рассчитывать – кому как больше нравится) на то, что удастся избежать любых контактов с людьми. Не удалось. Два сотрудника из технического персонала станции что-то деловито обсуждали, стоя на пересечении двух коридоров. И чтобы достичь цели, нужно было как-то проскочить мимо них.
Программа, управляющая роботом, мгновенно задействовала дополнительные сценарии, напрягая все вычислительные мощности начала просчитывать варианты действий. Когда она закончила работу, каждый механизм знал, что он должен будет делать дальше. Робот резко двинулся вперед...

Застигнутые врасплох техники даже не успели вскрикнуть, злые кусочки металла легко разрывали уязвимую человеческую плоть, из страшных ран толчками вытекала кровь. Тела падали медленно, словно нехотя, и при этом, почти не издавая шума, за исключением предсмертного хрипа одной из жертв. В считанные секунды все было закончено. На гладком полу растекалась темная лужа, а стены усеяли пятна красного цвета. Приглушенный звон падающих гильз поставил точку в этой бойне.
Затем, неподвижно стоящий робот принялся тщательно ощупывать пространство чувствительными датчиками, убеждаясь, что его присутствие по-прежнему остается незамеченным. Так продолжалось около минуты, после чего, убедившись в том, что непосредственной угрозы разоблачения нет, программа, управляющая роботом, устремило все внимание на расстрелянных людей. Один из них был уже мертв, в теле другого еще теплилась жизнь. Усеянная датчиками и антеннами металлическая голова чуть повернулась, устремив все внимание на умирающего. И не зря – левая рука едва заметно дернулась, оставляя на полу красные разводы. То ли предсмертные судороги, то ли что-то иное. Программа не стала ждать и разбираться в причинах, а просто послала сигнал, задействовавший орудийную систему. Короткая очередь прошила и без того изувеченное тело техника, на сей раз, точно отправив его в мир иной...
Причин для беспокойства более не было – следовало продолжить выполнение главной задачи. Приводящие устройства деловито зашуршали, автоматические пушки вернулись на свои места внутри робота. Механическая махина, двигаясь с грацией подвешенной за ниточки марионетки, перешагнула через тела убитых ею людей и устремилась вдоль коридора.
Цепочка кровавых следов отмечала этот путь.

Отис откровенно плелся по коридору. Работать не хотелось, хотелось пойти в бар и напиться. Нельзя. Он вздохнул. День был на редкость неудачный, если не сказать плохой. Даже ужасный. А самое главное – его не оставляло предчувствие чего-то очень-очень страшного, вот-вот что-то должно было произойти, словно буря надвигалась на станцию в целом и на Отиса лично, надвигалась медленно и неумолимо.
Было плохо. И с каждым мигом становилось все хуже.
Внезапно странный шум привлек внимание, заставив человека резко обернуться. Но испуганный взгляд встретил лишь пустой коридор. Уж не померещилось ли ему? Отис начали терзать сомнения, уверенность в том, что звук действительно был, тут же испарилась. Может, он что-то слышал... а может, и нет. Напряженно всматриваясь вглубь коридора, слегка подрагивающей рукой достал платок и вытер выступивший пот. Нервишки-то ни к черту. Так и параноиком стать недолго. Отис невесело улыбнулся, в любом случае он не мог долго стоять посреди коридора, ожидая неизвестно чего.
Человек в белом халате еще раз внимательно осмотрел коридор и, развернувшись, отправился к пункту управления станцией. Своему рабочему месту.

Лампы над головой на миг поблекли, окунув все вокруг в полумрак, а затем засияли еще ярче. Еще раз сбой в работе системы освещения произошел по прошествии нескольких секунд и больше не повторялся.

Странное мерцание света не ускользнуло от внимания робота, он остановился, неуклюже переступил с ноги на ногу, так, что со стороны могло показаться, что машиной управляет человек. Однако такое впечатление было обманчивым, ведь даже самый мельчайший механизм, из множества коих и состоял робот, подчинялся только сигналам, подаваемым центральным процессором, который в свою очередь выполнял указания сложной программы с элементами искусственного интеллекта. Она была своеобразным виртуальным мозгом этой металлической махины и при этом – обладала полной автономностью.
Простояв неподвижно несколько секунд и решив, что неполадки системы освещения не несут непосредственной угрозы выполнению плана, робот неутомимо потопал вперед. Впрочем, потопал – не совсем верное слово, так как перемещался он почти бесшумно.
Метр за метром, шаг за шагом, робот двигался к своей цели, до которой уже оставались считанные минуты, когда очередная случайность, на этот раз совершенно непредвиденная, заставила его замедлить ход и начать лихорадочно просчитывать варианты.
Впереди медленно шел человек, но вот поступить с ним так же, как и с предыдущими, было нельзя. Слишком уж близко центральный пункт управления станцией, слишком близка к своему завершению вся сложнейшая операция...
Робот незаметно крался чуть поодаль, выжидая удобный момент. А момент все не наступал.

Навязчивое ощущение чьего-то присутствия не оставляло Отиса, он уже несколько раз удерживал себя от того, чтобы оглянуться и посмотреть, что твориться у него за спиной. В принципе, ничего постыдного в этом поступке не было, но сделать так, означало окончательно смириться с прочно угнездившейся в глубине души паранойей. А этого не хотелось, очень не хотелось. И Отис терпел, хотя предел его силы воли был уже ох как близок, терпел и, еле передвигая ноги, шел к своему рабочему месту.
До центрального пункта управления станцией оставались считанные шаги...

Уже совсем близко, а шансы незаметно устранить помеху в виде невовремя появившегося на пути человека таяли со скоростью света. Вот пункт управления, вот сквозь прозрачный пластик можно разглядеть ряды мониторов, человека, сидевшего за одним из компьютеров, множество датчиков, вот человек, преследуемый роботом, подходит к двери. Времени на колебания не оставалось, программа отдала команду, и из тела робота выдвинулись автоматические пушки...

Отис резко распахнул дверь и вошел в просторное помещение, напряженный взгляд усталых глаз сразу же остановился на напарнике, низкорослом и полноватом человеке, сидевшем за одним из компьютеров и неотрывно смотревшем на монитор.
– Привет, Дейв! – человечек дернулся и слегка обмяк, откинувшись на спинку кресла. Но не обернулся.
– Привет, Отис... – Дейв наконец соизволил повернуть свое лицо к собеседнику, и это лицо показалось Отису странным, правда лишь на миг. Подумав чуть-чуть, он предпочел счесть это очередным проявлением паранойи и вернулся к разговору.
– Что это там на экране, а напарник?
– Это? Да так, ничего... Просто свободная минутка, пока тебя ждал, выдалась...

Пушки были приведены в боевую готовность, но выстрелить робот не успел... Сигнал тревоги взревел, оглушающей волной проносясь по всем коридорам станции, его обнаружили, обнаружили, когда до цели было рукой подать. Если бы робот был человеком, он от отчаяния рвал бы на себе волосы. Но вот только он человеком не был, и волос на металлической голове отродясь не росло, да и способность испытывать эмоции создатели не заложили в сложную программу. Зато заложили кое-что иное, поэтому, когда электронный мозг механического лазутчика убедился в окончательном и бесповоротном провале миссии, на устройство, вмонтированное специально для такого случая, поступил кодированный сигнал.
Робот включил систему самоуничтожения.

– Сейчас рванет! – Отис с интересом смотрел на экран.
Когда динамики выдавили из себя приглушенное “Бух!”, он продолжил.
– Красиво, всегда любил этот момент. Есть в нем что-то... символическое.
– Да ну тебя, – расстроено протянул Дейв, косясь на экран, показывавший жалкие останки робота и красную надпись Game Over, то бишь Конец Игры. – Не мог заявиться сюда на пару минут позже, я же почти прошел...
– Почти, не почти, а я и так задержался, – Отис мигом посерьезнел. – Кстати, ты видел – свет мигал?
– Ну да, опять какие-то неполадки в системе освещения. Ничего особенного, – Дейв вздохнул и с сожалением пересел за соседний компьютер, мельком взглянул на колонки цифр. – Все параметры в норме, нас это не должно касаться, пусть техники отрабатывают свой хлеб.
– Так-то оно так, но все-таки... – соглашаясь со словами напарника, он все-таки не мог избавиться от сомнений. Ну не появляются такие предчувствия на пустом месте! И даже внешне благополучная обстановка на станции – все работает, все в норме – не служила успокоением, а напротив, заставляла терзаться неизвестностью. Не зря говорят – если знаешь опасность в лицо, с ней проще справиться.
Может, опасности и вовсе не было. Но Отис об этом ничего не знал.
– Ладно, давай запустим тесты. Неспокойно что-то мое сердце...

– Ух! Как закрутили-то сюжет, как закрутили! А МакКлейн красавец!
– Да что ж там особенного? Примитивный боевик, с банальным сюжетом, главный герой... – слово “герой” Отис произнес с нескрываемым презрением. – Так вот, этот герой – словно бройлерный цыпленок, заботливо выращенный, соответствующий всем запросам потребителя, такой же глупый и бессмысленный.
– Слушай, ну вечно ты начинаешь…
– Что? Говорить правду? – Отис усмехнулся. – Да я никогда и не заканчивал... Вот-вот, смотри, сейчас герой чуть не погибнет, но чудом спасется. И так раз десять. А в конце всех победит. В чем интерес смотреть, если знаешь, что произойдет в следующую секунду?
– Ой, ну ты же смотришь эти, как ты выразился, примитивные боевики.
– Смотрю, а как же. Но вот ты, например, почему их смотришь?
– Ну ты спросил! Нравится, вот и смотрю, – Дейв слегка удивленно взглянул на Отиса.
– Вот. Ты смотришь, чтобы провести время. А я – чтобы время убить. В этом наше различие.
– Ой, да глупости. Ты смотришь, я смотрю...
Подобные словесные перепалки частенько развлекали напарников, они не относились к этому слишком серьезно. Просто небольшое развлечение, ничего более.
– Слушай, а ты хотел быть героем? Ну, как герои в фильмах, как этот МакКлейн, например, – вдруг спросил Дейв, наблюдая за тем, как бравый полицейский обезвреживает очередного негодяя. – Спасать людей, бороться с плохими парнями, известность, уважение, все такое.
Отис думал ровно столько, сколько потребовалось капельке пота, выступившей на лбу, чтобы скатиться по щеке и упасть на пол. Его ответ был краток.
– Нет.
– Никогда-никогда? А в детстве? Все мальчишки хотят быть героями.
– А я не хотел.
Дейв озадаченно провел ладонью по лысой голове.
– Ух! Ну и странный же ты все-таки парень, Отис! – немного оживившись, он продолжил. – А я вот хотел быть. И сейчас хочу, потому и обожаю все эти фильмы. Смотрю и представляю себя на месте этих героев...
Отис тяжело взглянул на Дейва, лицо которого приобрело мечтательно-глупое выражение. Отису было плохо, и вовсе не потому, что тревога, преследующая его весь день, так и не исчезла. Отису было плохо, потому что он соврал своему напарнику, сказав, что никогда не хотел стать героем... А ведь хотел, безумно хотел, но прятал это желание в самые затаенные уголки сознания.
Прятал, потому что боялся вспомнить.

Фильм закончился, и экран монитора вновь отобразил переплетение разноцветных графиков и цифр. Все постоянно менялось. Все было в норме. Вот только Отиса такое благолепие не успокаивало.
– Тесты прошли благополучно, параметры в норме... Но что-то мне не нравится, не нравится и все тут.
– Да что с тобой сегодня такое? – нервозность Отиса передалась и его напарнику. – Ну ладно-ладно... Есть тут у меня один хитрый тестик.
Когда “хитрый тестик” завершился и на экране высветились цифры, Дейву осталось лишь сдавленно прошептать.
– Боже мой...
Опасения Отиса полностью подтвердились, и сейчас он испытывал странное умиротворение, словно каждый шаг уже был расписан и утвержден кем-то свыше, словно не осталось больше сомнений и сожалений. Отис был почти счастлив...
А между тем, ситуация была – хуже не придумаешь. Согласно данным компьютера, главный реактор станции через полчаса прекращал свое существование. Вместе со всей остальной станцией.

– Так-так-так... – пальцы Дейва порхали по клавиатуре. – Все ясно, кто-то извлек графитовые стержни. Не могли ведь они сами выпрыгнуть из реактора.
– А если просто программный сбой? Такое возможно? Да, чуть не забыл, когда я шел сюда, свет мигал, правда, всего лишь пару секунд.
– Программный сбой... Возможно, конечно, в теории. Но на практике... на практике вряд ли, ты ведь не программист и не особо разбираешься во всех этих нюансах. А вот я разбираюсь и могу точно сказать, сбой невозможен в принципе. Чтобы программа сработала не так, да еще и вполне определенным образом, произведя лишь одно конкретное действие и тщательно замаскировав его... Скорее Солнце вдруг погаснет, шансов на это намного больше. Поверь мне.
– Верю. Я действительно не специалист в подобных делах... Но если не сбой, то, что же? И как насчет неполадок в системе освещения?
– Уф... С мигающим светом как раз все понятно – это последствия нестабильной работы реактора, после извлечения стержней. А вот что послужило первопричиной всего... На ум мне приходит лишь один вариант – человеческий фактор.
– Диверсия... – плечи Отиса устало поникли.
– Ага... Или что-то в этом роде, – Дейв нахмурился и, не отрывая глаз от экрана, продолжил быстро стучать по клавишам. – Но это не самое плохое.
– Ты на редкость оптимистичен... И что же самое плохое?
– А самое плохое... – на экране появлялись все новые и новые строчки, при виде которых Дейв, вслед за своим напарником, пал духом. – Самое плохое в том, что я совершенно не понимаю как тот, кто произвел диверсию, вообще смог ее осуществить. Если бы кто-то рассказал мне подобную историю, я бы первым поднял наглого лжеца на смех... А сейчас остается лишь смеяться над самим собой. Вот только не до смеха сейчас.
– Знашь... давай подумаем об этом после, лично мне важнее знать, что мы можем сделать в такой ситуации? – Отис яростно скрипнул зубами. – Ведь когда реактор рванет, погибнем не только мы, не только станция, с лица земли будет стерт весь город...
– Знаю, знаю! – Дейв досадливо поморщился. – У нас осталось двадцать пять минут... Черт! – Ладони с силой ударили по клавиатуре, та даже жалобно скрипнула. – Не получается!
– Что такое?
– Да не могу отсюда ничего сделать! Не могу дистанционно управлять стержнями! – лысый программист пару раз громко выдохнул и, немного успокоившись, продолжил. – Словно в кино – все летит к чертям и ты должен успеть что-то сделать, пока время еще есть. Да, словно в каком-то, как ты любишь говорить, банальном боевике... Вот только умрем мы не понарошку, и кровь не обернется томатным соком.
– Фильм, не фильм, какая разница, на что похожа эта дурацкая ситуация, в которой оказались два недотепы, – Отис скривился. – Мы ничего не можем сделать отсюда... но? Всегда есть выход, и в кино, и в жизни.
– Ладно-ладно, я действительно вижу выход, правда, один-единственный.
– Какой же?
– Вернуть стержни на место вручную... ну, почти вручную. Ты же помнишь, что в реакторном зале есть небольшая контрольная панель?
– Точно... а я и забыл об этой возможности, – лицо Отиса приобрело выражение мрачной сосредоточенности. – Только время по-прежнему играет против нас. Можешь получить данные о радиационном фоне в помещении с реактором?
– Уже. Фон очень высокий, но несколько минут человек в защитном костюме сможет выдержать... наверное.
– Отлично! Больше и не понадобится, – Отис резко вскочил на ноги и быстро, почти бегом, устремился к комнате, в которой хранились средства индивидуальной защиты. Бросил через плечо. – Сейчас я принесу костюмы.
Дейв хотел что-то сказать вдогонку, что-то, жгущее язык, стремясь вырваться наружу... Но он промолчал.

Неприметный шкаф ютился в самом углу. Отис остановился в полуметре от стальной дверцы, нерешительно взглянул на отверстие для ключа. Время шло, секунды стремительно пролетали мимо, как пули, выпущенные из снайперской винтовки, а он стоял, пытаясь убедить себя в том, что все происходит понарошку, до боли стискивал в ладони ключ... И прекрасно зная, что через минуту откроет дверцу. Прекрасно зная, что увидит внутри. Прекрасно зная, что будет дальше.
Отис слегка разочарованно вздохнул, импровизированный сеанс самовнушения окончился неудачей, хотя вряд ли стоило ожидать какого-то иного результата. И все же, и все же... Ключ со скрипом повернулся в замке, но Отис не торопился заглядывать в шкаф. Тишина давила на уши, пот градом катился по лицу, настолько мрачному, что оное сделало бы честь любому призраку из детских снов, а Отис все стоял, неподвижно уставившись на ключ. Наконец, поняв, что больше ждать нельзя, он резко, с какой-то обреченной яростью, дернул за ручку, открывая внутренности металлического ящика... Открыл, и тут же захлопнул, судорожно сглотнул, борясь с внезапно сковавшим все тело холодом, идущим из самой глубины души.
Дело было не в том, что он увидел что-то страшное, что не ожидал увидеть. Дело было в том, что он увидел то, что ожидал.

– Защитных костюмов нет! – Дейв резко дернулся, услышав голос Отиса. Слишком резко, что не ускользнуло от внимания напарника. Но Отис предпочел сделать вид, что ничего не заметил. – У тебя есть что-нибудь новое?
– Нет... – лысый программист слегка замялся. – Ничего нового.
– Ну ладно, – бровь Отиса слегка поползла вверх, но он опять предпочел промолчать, вместо этого задумчиво спросив. – Все-таки странно, кто мог украсть костюмы? Ведь сюда доступ посторонним запрещен, даже охране станции. И, самое главное, зачем?
– Как это – зачем? – Глаза Дейва округлились. – Тут как раз все ясно – чтобы мы не могли остановить реакцию “вручную”.
Отис, на лице которого застыло какое-то мрачно-торжественно-решительное выражение, лишь покачал головой, печально взглянул на собеседника и, выждав несколько секунд, ответил.
– Нет, Дейви, ты не прав. Тот, кто украл эти несчастные костюмы, ничего не добился своим поступком. Абсолютно ничего.
– Что ты имеешь ввиду? – Дейв выглядел настолько растерянно, что его вид даже немного рассмешил Отиса. Правда, лишь самую малость, внешне это никак не проявилось.
– Ничего особенного. Просто я пойду и нажму эту несчастную кнопку...
– С ума сошел! – напарник в ужасе вскочил на ноги. – Ты же погибнешь!
– Я знаю, – голос Отиса был спокоен. Спокоен до жути. – Сколько я продержусь? – Он бросил взгляд на монитор. – Судя по данным датчиков, минут двадцать. Вполне достаточно для достижения цели.
– Не позволю! Я не пущу тебя туда! В конце концов, почему должен идти ты?! Ведь нас двое – давай кинем жребий! Ведь так... так неправильно!
Терпеливо выслушав тираду Дейва, почти сорвавшегося на крик, тот, кто все для себя решил, подождал несколько секунд, а затем закончил только начавшуюся дискуссию, поставив жирную точку.
– Все правильно...
Отис приблизился к круглому лицу напарника, пытующе заглянул в глаза... От этого взгляда по телу Дейва прошла мелкая дрожь.
– Дейви-Дейви... Как поживает твоя жена? А детишки? – Дейви не мог пошевелиться, чувствуя себя, как кролик перед удавом... Впрочем, кролик чувствовал себя куда лучше. – У тебя ведь семья, что с ними будет, если ты погибнешь? Что испытают твои дети, оставшись без папы? А, Дейви? Ты думал об этом? Нет? А я думал. На самом деле выбор прост – остановить взрыв реактора могут лишь два человека. И один из этих людей одинок, а у другого – семья. Одному нечего терять, а у другого – любящая жена, малыши, обожающие папу... Ты хочешь, чтобы они страдали? А, Дейви?
Отис замолчал, потом продолжил после небольшой паузы.
– Нас двое, ты не можешь пойти. Значит, пойду я. Не пытайся спорить, все уже решено... Да и нет времени для споров – если еще промедлим, тогда погибнем не только мы, не только станция, но и город... Кто-то должен пожертвовать жизнью, чтобы миллионы остались в живых. Просто так уж вышло, что на этот раз этим кем-то буду я. Все, открывай дверь, Дейви, время. Поверь, так будет лучше для всех.
Отис отступил назад, ожидая реакции своего напарника на свой монолог. Вот только реакция была не той, которую он представлял. Дейв не стал спорить (да и глупо спорить с очевидным), а просто сказал:
– Все как в кино... Просто точь-в-точь. Даже не верится, что это все на самом деле... – пальцы быстро застучали по клавишам. – Готово, дверь разблокирована. Прошу вас.
– Спасибо, Дейви. Береги себя, – Отис развернулся и стремительно зашагал прочь.
– И еще... – Дейв негромко окликнул удаляющегося напарника. Тот остановился и повернул голову, уверенный, что сейчас услышит разоблачения и признания.
– Да, Дейви? Что еще?
– Отис... У тебя не будет даже двадцати минут. Не будет даже и десяти, – Дейв вздохнул. – Ровно через минуту и сорок секунд после того, как ты переступишь порог реакторного зала, на Земле станет одним Отисом Кайве меньше.
– И только? – Отис не смог скрыть легкого разочарования. – Я успею, Дейви. Успею обязательно. – Чуть помедлил и добавил, каким-то отсутствующим голосом. – А ты прав, все как в кино. Главный герой попадает в безвыходную ситуацию и с честью из нее выходит. Как нелепо...
Скоро он исчез в глубине коридора, ведущего к реактору. До взрыва оставалось пять минут.

Вид помещения, в которое ему предстояло войти, не внушал никаких опасений – просто большая комната, в центре стоит реактор (вот и пресловутые графитовые стержни, ничего особенного – просто длинные цилиндрики темного цвета), на противоположной стене панелька метр на метр, усыпанная множеством кнопок и индикаторов. Но первое впечатления обманчиво – любой, кто захотел бы проникнуть в реакторный зал, подвергал свою жизнь огромной опасности, даже более того – чтобы избежать гибели, нужно было очень постараться. Впрочем, Отиса расклады, при которых он может выжить, не интересовали. Во-первых, потому что это было невозможно, а во-вторых, потому что он этого не хотел.
“Идущие на смерть приветствуют тебя”. Сказанные кем-то давно слова, вдруг пришедшие в голову, не казались такими бессмысленными, как раньше, напротив, только сейчас их истинный смысл начал проступать, через простые сочетания символов. Нечто большее, чем просто лозунг, нечто большее, чем утешение обреченных, непостижимая гордость того, кому нечего терять, но есть что доказать всему миру. Доказать и умереть с гордо поднятой головой, оставив живых копошится в дневной тщете.
Ничего кроме.
Отис, слегка прищурив глаз, прикинул расстояние до контрольной панели. Получилось что-то около десяти метров. Казалось бы, немного... если не учитывать поистине чудовищный радиационный фон. У него будет чуть больше минуты, шестьдесят секунд с хвостиком, чтобы преодолеть эти метры и еще самая малость, чтобы найти нужную кнопку и со всей дури (если конечно к тому времени эта самая дурь останется) вдавить ее в стенку. Отис вздохнул. Пора.
Дверь открылась, и он шагнул внутрь...

Хватило одной секунды, чтобы понять всю глубину своей наивности. Все горы мира, с альпийскими лугами, горными козами и заснеженными пиками (и с парой снежных людей впридачу) навалились на отнюдь не хрупкие плечи, но даже для них эта тяжесть оказалась непомерной. Отис сгорбился и слегка согнул ноги в коленях. Что ж, пока терпимо, по крайней мере, бывало и хуже. Он сделал шаг, еще один, темный квадрат контрольной панели начал расплываться вместе со всем, что было вокруг. Тошнота, головокружение, расфокусировка зрения. Даа... а ведь прошло всего десять секунд. И что дальше?
А дальше было лишь хуже.
Отис преодолел еще пару метров, как дыхание сбилось, каждый вздох давался с все большим трудом, зараженный воздух обжигал горло и словно сильный ветер обдувал лицо. Ноги подкашивались, глаза почти ничего не видели, а он продолжал упрямо идти вперед, думая лишь о том, чтобы успеть, успеть нажать эту проклятую кнопку вовремя, успеть, пока он еще жив. Лицо превратилось в пергамент, кожа растрескалась, проступили сначала отдельные капельки крови, которые потом превратились в ручейки. Боль была адской, но Отис почти не замечал этого. Он просто шел, тащил себя за шкирку на одной силе воле. Силе воли и непреодолимом желании сделать то, что должно быть сделано.
А потом, за пару метров до цели, ноги стали ватными и не смогли больше держать слабое человеческое тело. Слишком слабое, слишком человеческое...
Отис упал на живот, сильно ударившись лицом о твердый пол, металл тут же окрасился алой кровью. С маниакальной настойчивостью обреченного, продолжая ползти вперед из последних сил, Отис своей жизнью выгрызал каждый сантиметр, остававшийся до злополучной стены. Красные разводы на полу отмечали этот безумный путь, секунды неумолимо утекали сквозь пальцы, а он все полз. Полз, несмотря на выпадающие целыми прядями волосы, несмотря на страшные раны, которыми было полностью покрыто его тело, несмотря на непрестанную боль, несмотря ни на что. Полз и молил, чтобы срока, оставшегося ему на грешной земле, хватило для выполнения задуманного...
Боги не услышали Отиса. Как всегда.

Силы оставили изувеченное человеческое тело в десяти сантиметрах от гладкой поверхности стены, словно в насмешку почти ослепшие глаза вдруг прозрели и Отис со всей безнадежной очевидностью увидел то, к чему так стремился. Серый квадрат контрольной панели, кнопка, которую нужно было нажать и надпись, проходящая наискосок через все кнопки, индикаторы и аккуратные подписи к ним.
Ваше время вышло!
Адский огонь хлестнул по оголенным нервам, если бы Отис мог кричать, он бы закричал, но сейчас из горла донесся лишь полузадушенный хрип:
– Больно.
А еще через секунду сознание окончательно покинуло человеческое тело. Отис умер, не оправдав своих надежд, хотя до самого конца играл, как ему казалось главную роль. Но он заблуждался, так и не поняв, даже после финала, оказавшегося несчастливым, что это не тот фильм и не то место. Он думал, что произошедшее лишь нелепая и трагичная случайность, забыв еще и то, что в этом мире ничего не происходит просто так и на все, даже на то, что кажется невероятно глупым и неправдоподобным, найдется свое объяснение. Была причина и сейчас, причем причина простая и безжалостная, как морской прилив.
В аду нет героев.

– Какая досада, право! А у паренька весьма... кхм... любопытная фантазия. Да еще и некоторая склонность к мазохизму в самой глубине души. Просто восхитительно! Жаль только, что он твой...
– Мой? Ты преувеличиваешь.
– Нисколько! Он же пожертвовал собой ради других, причем пожертвовал по доброй воле, никто его не заставлял. Добро всегда остается добром...
– Нет. Не всегда. Разве ты не видишь разницы? Да, он сделал добрый поступок... но почему? Потому, что он считает, что нужно нести в мир добро? Нет. А потому, что ему этого захотелось. Просто захотелось. Если в следующий раз ему захочется сотворить зло – колебаний также не будет.
– Ну... пока, что он не сделал ничего плохого...
– Пока. Но сделает, если это будет нужно ему. Тот, кто несет в мир добро, совершает хорошие поступки не потому, что ему захотелось в данный момент сделать именно это, а потому, что не приемлет иного поведения. И только на таких я могу опереться.
– Ну... ты слишком придирчиво подходишь к отбору, подобная щепетильность делает тебя слабым.
– Ты так полагаешь?
– Ага. Если бы ты был менее разборчив, то давно одержал бы верх.
– Знаю. Вот только эта победа оказалась бы поистине Пирровой. Ибо в таком случае, я просто занял бы твое место. Ты ведь этого очень хочешь, правда?
– Ну... это одна из моих целей, скрывать не буду. Но, как бы то ни было, если все останется, как есть сейчас, то рано или поздно ты проиграешь. Даже не так. Ты уже проиграл.
– Может быть... скорее всего, так. Но... но, знаешь, если мне представится выбирать из двух вариантов – проиграть злу или стать им, я всегда выберу первый. Всегда.

Поверхность тела нестерпимо зудела, наверное, что-то подобное испытывают змеи, когда теряют старую кожу. Но Отис змеей не был, да и, в отличие от рептилий, совершенно не понимал, что с ним происходит.
“Черт! Как неприятно-то!”
Сильно хотелось от души почесать раздраженные места, вот только делать этого не стоило, в чем Отис убедился еще раньше. Приходилось терпеть, правда, ни о каком сне в такой ситуации и речи быть не могло.
“Чеееееееерт... Неужели всю ночь так будет?”
Отис устало зевнул, укрылся поплотнее и уставился на электронные часы, стоявшие на столике. Безжалостный светящийся экран показывал двойку и два нолика. Человеческое горло издало приглушенный стон.
“Черт... сколько еще терпеть... скорее, скорее бы утро... Так! Нужно проверить жетоны.”
Отис засунул руку под подушку, сразу нащупав холодную поверхность металла.
“Один... два... три... четыре... Все, все на месте.”
Пальцы сомкнулись на одном из жетонов, Отис со всей дури сжал тонкий прямоугольник и сжимал все сильнее, чувствуя как больно впиваются металлические грани в кожу руки. И как одновременно с этим уходит изводивший его столько времени зуд во всем теле. И как последние силы утекают, капля за каплей.
Голова тяжело упала на подушку, и Отис тихо засопел, погружаясь в сон. Жетон так и остался крепко зажат в его ладони.
“Завтра...”

 

Ответ: Кусочек моей души

Маленький кусочек счастья.

– Слушай, – спросил маленький Лисенок у мудрого Лиса. – А что такое счастье?
– Счастье... Дай-ка подумать, – Лис прищурил хитрые глазищи и повернулся левым боком так, чтобы яркое весеннее солнышко хорошенько прогрело старые кости. – Счастье, это когда хорошо...
– Знаю! Знаю! – Лисенок нетерпеливо перебил старшего и запрыгал на месте, возбуждение, овладевшее им, было слишком велико, чтобы помнить о вежливости. – Но так все говорят... – рыжий проказник расстроено фыркнул.
– Если бы у молодежи была хоть капля уважения к возрасту, то она, безусловно, дослушала бы меня до конца, – с легкой ехидцей произнес Лис, заставив Лисенка смутиться. – Так вот. Счастье, это когда хорошо... даже если тебе плохо.
– Но разве так бывает?
– Бывает. В нашем, таком большом, мире бывает всякое...

Отис задумчиво смотрел в даль. Не о чем-то определенном, мысль скользила, переходя от одного объекта, к другому. Благо, открывавшийся с балкона великолепный вид, давал много поводов для размышлений... Вот вороны, важно расхаживающие по крыше близлежащего дома, как им хорошо там, никто не потревожит, даже сам Отис может лишь наблюдать и не более того... Вот восходящее солнце подкрашивает небо, укутанное смогом, в яркие тона, а ведь красиво, если бы не загрязненный воздух, все было бы куда прозаичней... Вот двор, стандартный квадрат, окруженный прямоугольниками жилых домов, там и сям зеленые пятна деревьев, тротуар и маленькие фигурки людей... Игрушечный город, игрушечный мир... Так забавно...
Налетевший ветерок, прошелестев листьями, взобрался на одиннадцатый этаж и шаловливо потрепал короткие волосы Отиса...

Приглушенный звук – то ли свист, то ли шипение (хотя... скорее сипение) – наконец прервал задумчиво-созерцательное состояние юноши. Чайник, поставленный некоторое время назад, уже закипел и, благо он был электрическим, самостоятельно выключился. Время утреннего чая. Отис улыбнулся и прошествовал на кухню, прикрыв балконную дверь. Налил в чашку кипяток, добавил заварки и, обхватив керамическую посудину ладонями, некоторое время вдыхал аромат напитка. Так тихо, так спокойно, так хорошо... Не нужно думать о том, что будет завтра, беспокоиться, строить планы. Есть только здесь и сейчас, эти несколько дней. И неважно – что было до, неважно, что будет после... Наверное, это и называется счастьем, удивительная безмятежность и умиротворенность. Радость, доставляемая совсем простыми вещами, чашкой горячего чая – Отис отпил чуть-чуть, смакуя любимый напиток – или пейзаж за окном, такой волшебный в своей простоте.
И самое главное – чувство, заставляющее душу петь, придающее телу необыкновенную легкость, так что кажется, одно небольшое усилие и взлетишь как ангел... Любовь.
Отис бросил взгляд на часы – уже девять – допил чай, задумчиво разглядывая чашку. Приятное тепло разлилось по телу... А солнышко еще спит, подумал он и, подхваченный внезапным порывом, на цыпочках прошел в комнату, где, уютно устроившись на большой кровати, с одеялом, натянутым почти до шеи, сладко посапывала девушка. Русые волосы разметались по подушке, умиротворенное лицо спящей казалось Отису самым прекрасным во всем мире... Он осторожно пристроился на краешек стула, что стоял рядом с кроватью, и, стараясь не потревожить любимую даже звуком дыхания, с необыкновенной нежностью взглянул на самые родные черты лица: нос, губы, все казалось верхом совершенства... Совершенства, от которого невозможно оторвать глаза...
Я и ты... И больше ничего во всей вселенной...

– Я сплю... – сонные глаза девушки приоткрылись. – И вижу самый прекрасный сон...
– Доброе утро, моя маленькая Совенка, – ласково прошептал Отис, присаживаясь на краешек кровати, кончики пальцев легонько коснулись бесконечно милого лица.
– Доброе утро, мой мудрый Сов... – она слабо улыбнулась, наслаждаясь прикосновениями. – Так приятно... Помнишь, моя мечта... Когда ты спросил, что бы мне больше всего хотелось... Я ответила – проснуться и, открыв глаза, увидеть твое лицо...
– Я помню... – он наклонился и мягко коснулся губ девушки своими губами. Даже не поцелуй... нечто большее, проявление искренней нежности...
– Я люблю твои губы... Твои руки... – голос девушки был тих, как шелест теплого летнего дождика.
Она протянула руки, высвобожденные из-под одеяла, к Отису, а он, поняв, чего хочет любимая, наклонился, позволяя ей обнять себя. Губы слились в страстном поцелуе... не таком, как первый... Но по-прежнему бесконечно нежном...

Через час они пили на кухне чай с горячими бутербродами.
– Ммм! Вкусно, – девушка откусила небольшой кусочек хлеба с сыром и стала сосредоточенно пережевывать. – Обожаю такой завтрак.
– Да... мне тоже понравилось, – Отис не сводил глаз с любимой. Та заметила его взгляд и несколько смутилась. Нет-нет, это, безусловно было очень приятно, как прикосновение солнечного лучика, но... немного непривычно. Пока.
– У тебя... у тебя такие добрые глаза... и такие нежные... как бархат...
– Правда? – теперь смутился Отис, обычно совсем не избалованный комплиментами... Отис, который сейчас словно добрался до источника с живительной водой...
– Правда... – сказала девушка и внезапно опустила глаза, заставив юношу ощутить укольчик беспокойства.
– Совенка, почему ты вдруг загрустила? Что-то случилось?
– Подожди... Я сейчас вернусь...
Совенка отвела глаза и стремительно выскользнула из комнаты, лишь слышно как босые ноги касаются пола. Через минуту она вернулась, держа в руках смутно знакомый предмет, похожий на книгу с темной обложкой.
– Это мой дневник... – ответила девушка на невысказанный вслух вопрос Отиса. – Прочитай последнюю запись...
Отис открыл нужную страницу, при этом вид у него был весьма озадаченный и непонимающий, глаза быстро забегали по строчкам. И сразу же все его хорошее настроение стало растворяться, сползать, как обожженная кожа человека, слишком много загоравшего на солнце, обнажая боль. Это было зримо, более того, меняющееся настроение словно пропитало собою весь воздух, так что девушка тихонько сидела, испуганно наблюдая за Отисом. Она могла лишь гадать, как отреагирует юноша на то, что было написано в дневнике...

“Он меня любит, а я его – нет.”
Сердце замерло, окружающие краски поблекли, все вдруг стало таким бессмысленным... Ненужные мысли хаотически вспыхивали и тут же тонули в океане боли, так ничем и не завершившись. Больно, очень больно... А потом Отис стал плакать – беззвучно, от чего было еще страшнее...
– Почему? – спокойный голос. Противоестественно спокойный.
– Я... Я не знаю... Не понимаю... – девушка порывисто встала и, нежно обняв Отиса, устроилась у него на коленях. – Возможно, я просто боюсь... Мне нужно разобраться... в себе...
– Я знаю, тебе больно... – она сцеловывала слезы, катящиеся по лицу юноши. – Соленые...

– Это я все виновата... Мне просто нужно подумать... Просто подумать... – Отис прижимал к себе любимую, самую родную и близкую... но ничего не понимал. Боль стихала и уползала в укромный уголок души, чтобы при удобном случае выбраться обратно, нервное напряжение постепенно сменялось усталостью, мокрые дорожки на щеках высохли. Он ничего не понимал, но хотел верить. Очень хотел.
– Хорошо... Я подожду... Все будет хорошо... – Отис крепко-крепко обнял свою маленькую Совенку...

Сильный ветер дул со стороны залива, хватая людей за одежду, растрепывая длинные волосы и заставляя покрепче укутаться тех, кто пришел сюда в надежде на теплую погоду. Иногда он доносил капли воды. Соленые.
– Красиво... – Отис стоял, одной рукой держась за бордюр, а другой обнимая девушку. – Я и не знал... Такое стоит увидеть хотя бы раз...
– Стоит... Потому я и люблю эти места... – она теснее прижалась к юноше. – Ты такой теплый... Как печечка.
Они весело рассмеялись.
– Твоя печечка... – Отис нежно поцеловал ушко и тихонько прошептал. – Я тебя люблю...
То, что произошло утром, уже стало забываться... Мир вновь засиял радостными красками...
Ненадолго.

– А я начал писать новый стих...
– Правда? Покажешь?
– Конечно, – Отис улыбнулся уголками губ. – Только я пока одну строфу написал...
– Ну и ладно!
– Хорошо... – юноша прикрыл веки, вспоминая и, кашлянув, начал декламировать.

“Осколок… Один, другой, третий…
Целая россыпь. Это хрусталь.
Его разбили глупые дети,
В глазах которых блестела сталь.”

– Красиво... Мне очень понравилось... У тебя получается все лучше и лучше...
– Спасибо...
Девушка с легким беспокойством взглянула на Отиса.
– Твои глаза... они такие грустные...
– Да... просто мне все еще больно...
– Прости...

Темное небо, редкие искорки звезд, ветер, утихший почти до штиля... Так спокойно, так хорошо... Так больно... Отис осторожно провел кончиками пальцев по длинным волосам своей любимой, голова которой удобно устроилась на его коленях. Нежно прикоснулся к лицу, любуясь самыми прекрасными в мире чертами... А потом чуть наклонился, и губы встретились в поцелуе... Пусть впереди неизвестность, пусть уже сейчас временами накатывает беспредельная тоска... Ему хорошо, здесь и сейчас...
Так хорошо... И так больно...

А мне сегодня один кошмар приснился...
Кошмар?
Да... Тебе он может показаться нелепым, но...
Не мнись. Рассказывай...
Короче говоря... мне приснилось, что ты меня разлюбила...
...
Да...
И?..
И я проснулся...
А что конкретно там было, какая ситуация?
Не помню... Помню только факт... И еще... После этого я сошел с ума... Во сне...
Но это же только сон...
Да... Это только сон...

Мужчина лет двадцати пяти спокойно смотрел на него, изогнув губы в приветливой улыбке.
– Рад познакомиться, Отис, сестра много рассказывала о вас.
– А вы, наверное, Джо Киос?
– Верно. Только... Давайте лучше на “ты”, и еще – обычно меня зовут несколько иначе, по прозвищу.
– Прозвище?
– Ага. Среди своих друзей я известен как Джо Блэк.
– Блэк? – Отис повнимательнее присмотрелся к собеседнику, одетому даже в такой жаркий день во все черное. Да уж... подобное именование выглядело вполне оправданным. – А вы... ты уже приглашен на свадьбу?
– Да, сестренка просто хотела познакомить нас.
– Ясно... Что ж, приятно было с тобой поболтать, но мне пора. До встречи!
– Ага. Передавай ей привет.
– Обязательно!
Отис уже хотел повернуться, но что-то заставило его еще на секунду задержать взгляд на лице Блэка. И этих мгновений хватило, чтобы, наконец, понять, почему вполне заурядное лицо казалось ему настолько странным. Все просто – Джо Блэк был почти полной копией Отиса Кайве, только несколько старше. И старее.
– Удачи, Отис, береги себя, – Блэк, пристально глядя на вздрогнувшего юношу, вдруг весело рассмеялся. – Не нервничай только так, все будет хорошо.
Он заговорщицки подмигнул, но этот жест, в свете неведомо откуда взявшихся и заслонивших солнце туч, а так же более чем мрачной фигуры самого Блека, показался скорее предостережением...
Тучи, сдаваясь под напором солнечных лучей, скоро растворились без следа, явив дневное светило во всей красе. Тучи исчезли, будто их и не было никогда...

– Ты виделся с ним?
– Да.
– И как он тебе?
– Ничего. А вообще... он странный.
– Да уж... Но он хороший человек, правда.
– Не знаю... Мы перекинулись парой слов, этого недостаточно, чтобы сложилось какое-то определенное впечатление... Да что мы все о нем, разве больше нет тем для разговора? Ведь завтра особенный день...
– Да... Я немного нервничаю... Все-таки такой важный шаг... Для нас... А ты?
– Я тоже... Скорее бы пролетели оставшиеся часы...
– Скорее? – девушка лукаво взглянула на Отиса. – Поцелуй меня...
Ее глаза широко распахнулись, и юноша растворился в блеске тысяч драгоценных камней...

– Не так быстро... – знакомое лицо показалось из-за спины девушки, сильные ладони легли ей на плечи и крепко стиснули.
– Ты... – Джо Блэк (а это был он) сейчас выглядел полной копией Отиса.
– Я, – Блэк чуть склонил голову. – Ты, кажется, хотел что-то сделать, не так ли?
– Сделать? – Отис мучительно соображал, мысли двигались, словно сонные мухи в густом киселе. Ровно до тех пор, пока он не бросил случайный взгляд вниз, на свои руки, поняв, что сжимает ими что-то твердое. Пистолет.
– Что... что... – холодок пробежал по спине, все мышцы одеревенели, Отис лишился даже способности думать, лишь смотрел, как поднимается рука, держащая смертельно опасное оружие.
– Ну! Давай же! – Джо Блэк подбадривал юношу, но в его голосе не было ни насмешки, ни раздражения. Лишь неумолимый ритм там-тама...
– Да! Выше! Еще чуть-чуть! – черное дуло пистолета остановилось аккурат напротив глаз девушки. Та даже не шевельнулась, лишь еще шире распахнула веки... – Стреляй!
Невообразимо долгое мгновение Отис был абсолютно неподвижен, внутренняя борьба с чужой волей и своими все сильнее погружающимися в пучину хаоса мыслями была настолько напряженной, что сведенные судорогой мышцы пронзила резкая боль. А затем словно оборвались ниточки, поддерживающие его, и Отис, чьи плечи вдруг поникли, нажал на курок...
– Еще! Еще! – голос Джо Блэка стал почти умоляющим. – Стреляй!
Дуло дернулось в сторону и Отис, с полубезумной улыбкой застывшей на губах, еще раз спустил курок. И еще, и еще раз. В ненавистное лицо. Свое лицо...

– Отис, что случилось? Что с тобой? Отис! – веки юноши неохотно приоткрылись, жуткое наваждение с явной неохотой отпускало своего пленника. – Ты смотрел на меня и внезапно замер, как вкопанный, а потом упал...
Девушка обеспокоено склонилась над ним, удивительные глаза, цвет которых нельзя было понять, потому что они были сложены из множества разноцветных осколков, испуганно глядели на Отиса. Она испугалась за него...
– Все в порядке... – ничего не в порядке... но это его дело, и только его. Совенке и так хватит своих переживаний... Юноша заставил губы изобразить что-то напоминающее улыбку. Стоило это немалых усилий, ведь перед глазами по-прежнему стояло окровавленное лицо Блэка. Блэка, который улыбался, не обращая внимания на красные струйки, стекавшие из уголков губ... А в ушах звенел безумный смех двойника... – Просто голова закружилась...
– Да? Точно? – она с облегчением вздохнула и, улыбнувшись Отису, нежно коснулась губами кончика его носа. – Тогда ладно... Наверное, нам просто нужно немного отдохнуть...
– Ты права... – юноша улыбнулся в ответ, на этот раз более искренне...

– Сегодня хорошая погода...
– Да... Как я и хотела, чтобы была в день нашей свадьбы...
– Как по заказу... Солнышко, а что за человек этот Джо Блэк?
– Джо Блэк?
– Ну да, который Джо Киос?
– Хм... Первый раз слышу это имя... Но... почему ты спрашиваешь?
– Нет... ничего... просто со всеми этими волнениями мне в голову разные глупости лезут... Все в порядке.
– Хм... Ну, хорошо... – тут девушка спохватилась. – Отис, давай поспешим, а то мы совсем разговорились и забыли о церемонии – плетемся как черепахи. Нас ведь ждут.
– И правда. Батюшка вон весь вспотел – немудрено, на такой жаре так разодет. – Отис был рад закончить неприятный разговор.
Девушка покрепче сжала руку юноши, и они ускорили шаг...

...Уставший от жары священник уже заканчивал, к своей радости, немудреный ритуал.
– ...объявляю вас мужем и женой...
Тут Отис понял. Понял все – от начала и до самого конца. Знание было тяжело, придавливало к земле, заставляло душу кривиться в судорогах боли... И самое главное, от чего сердце остановилось, а дыхание замерло... Истина оказалась проста и поставила жирную точку в этой истории. Ведь... Ведь он уже был мертв – окончательно и бесповоротно – и физическая смерть осталась, как небольшая формальность, которую так легко уладить...
Слова священника оказались последним, что Отис услышал в своей жизни. Правда, услышал он немного другую фразу... Привычную и долгожданную.

“Что случилось? Почему они бегают? Почему эта девушка плачет? Ведь все хорошо... Мне хорошо... Так приятно... И день солнечный, спокойный... А они смешные... Что-то говорят... Я не слышу... Жаль... Интересно... Что со мной? Я лечу? Я лечу! Эти люди... они все меньше и меньше... Все, я их больше не вижу... Какой красивый вид открывается с высоты... И восхитительная легкость... Но что... что это? Приближается! Нет!... Темнота... Кругом темнота... И тишина... Неееееееет!... Нет...”

– Вот и все. Это... конец?
– Нет. Лишь начало...
– Ты не поможешь ему?
– Нет. Помочь ему может только он сам...

Падение... Бесконечное... Бессмысленное... Я ничего не чувствую... Ничего не вижу... И тишина... Темный мрак повсюду... Все черное, как смоль... И падение... Так долго... Неужели?...

Где же туннель? Где свет?

 

Ответ: Кусочек моей души

На войне как на войне.


Цепочка пехотинцев в темной форме выдвинулась вперед. Издалека они очень сильно походили на игрушечных солдатиков, с которыми имел дело любой мальчишка в подобающем возрасте, вот только, в отличие от детского развлечения, эти темные фигурки убивали. И умирали.
Ладони Отиса мгновенно вспотели, палец нерешительно елозил по спусковому крючку автомата. Он еще никогда не стрелял по людям, а из оружия держал в руках только кухонный нож. Тело пробила легкая дрожь, противник все приближался, а Отис никак не мог побороть внутренний протест, возникающий при мысли, что ему придется открыть огонь на поражение по живым существам. Уже послышались первые робкие выстрелы, солдаты в темной форме стреляли наугад, стремясь скорее напугать, заставить открыться, обнаружить свои укрытия. Они понимали, что с такого расстояния прицельно бить почти невозможно.
И они были бы правы. Вот только у обороняющихся имелись снайперские винтовки.
Выстрел прозвучал как глухой щелчок, с таким звуком ломаются сухие ветви, затем еще один, и еще. Атакующие, словно наткнувшись на невидимую стену, замерли, затем быстро рассыпались по сторонам, укрываясь за деревьями, камнями, за мельчайшими неровностями местности. Правда, сделать это успели не все – несколько тел неподвижно лежали на зеленой траве.
Ничего страшного. Допустимые потери.
Снайперы прекратили стрельбу, противник тоже затаился.
– Сейчас подмогу вызовут, черти... – сосед Отиса, светловолосый молодой парень с открытым лицом, снял кепку и вытер выступивший на лице пот.
– Подмогу? – переспросил Отис, на время забыв о своих сомнения.
– Угу. Щас как вдарят по нам из минометов...
– И ты так спокойно об этом говоришь?!
– А как об этом говорить? – светловолосый недоуменно воззрился на него. – Парень, ты как первый раз замужем. Я понимаю, что ты в этих делах пока еще совсем новичок, но это война. Ясно?
– Ясно...
Дальше они сидели молча... А потом было не до разговоров – начался обстрел. Мины падали смертоносным дождем, взрывались с оглушительным грохотом, сея окрест тучи осколков и вздымая серую пыль, щедро перемешанную с комьями земли, да опавшими листьями. Отис почти оглох и не мог ничего толком рассмотреть, он лежал в небольшом окопчике, сжимая свой автомат, словно тот мог спасти от взрыва или шального осколка. Ему казалось, все это длилось очень долго, но на самом деле прошло не больше минуты после первого залпа, когда артиллерийский огонь стал заметно ослабевать. Клубы пыли потихоньку развеивались на ветру и Отис, устремив взгляд вниз, заметил, что атакующие солдаты подобрались, пользуясь моментом, совсем близко.
Настолько близко, что попасть по ним можно было даже с закрытыми глазами.
– Стреляй! – светловолосый, с лицом, выражавшим крайнюю степень сосредоточенности, посылал очередь за очередью в темные фигуры. – Стреляй, черт тебя дери!
Отис зажмурился, направил автомат вниз и судорожно нажал на курок. Оружие разразилось длинной злой очередью, смолкшей лишь тогда, когда в магазине не осталось патронов...

– А ты не так плох... Даже подстрелил одного из этих гадов, – светловолосый лукаво улыбнулся. – Сработаемся...
Отис пропустил слова соседа мимо ушей. Его трясло, в душе словно кто-то потоптался грязными сапожищами, очень хотелось выпить, но из того, что можно пить, была лишь простая вода в фляжке на поясе. Просить у кого-то из рядовых, даже у светловолосого соседа, не хотелось. Хотелось ругаться. Матом. Отис отвернулся и стиснул зубы.
Никогда еще ему не было так мерзко.

Ощущение лишь усилилось на собрании, организованном старшиной, когда стало ясно, что атака окончательно отбита.
– ...мы занимаем стратегически важную позицию – сразу за нами открывается прямая дорога на столицу. Да, врага можно остановить и там, на подступах к городу, но, как назло, места там равнинные, а, учитывая подавляющее превосходство неприятеля в технике... сами все понимаете, – лысый старшина вздохнул. – Мы должны задержать их. У врага почти две тысячи пехоты, сотня танков и минометная батарея. Вроде бы и не так много, но хватит, чтобы и мокрого места от нас не оставить.
– Какие у нас шансы? – это светловолосый знакомец Отиса. Перешел сразу к делу, без лишних предисловий.
– Шансы... Шансы крайне малы, – старшина сделал несколько отметок на засаленной карте и принялся ожесточенно грызть куцый карандаш. – Хотя позиция у нас очень хорошая – слева болото, справа овраги, а сами на вершине холма. Обзор отличнейший, если они попрут через овраг, положим половину их пехоты, не меньше, и они это прекрасно знают. Поэтому атаки с той стороны можно не ожидать, правда, пару засад я все равно поставлю.
Что с болотом... Там они тоже не пройдут. Без карт, без проводника... Короче, утонут с концами, если сунутся. А они не дураки, это передовой отряд, их задача проложить дорогу основным силам, но не умирать. Умирать придется нам.
Старшина мрачным взглядом окинул своих подчиненных.
– Слева они не пройдут, справа тоже. Они попрутся прямо, будут атаковать в лоб всеми силами после массированного артобстрела. Сначала пехота, за ней танки. Нас просто проглотят и нужно сделать, чтобы они подавились.
Не люблю так говорить, но... отступать нам некуда, да и нельзя... Все, совещание окончено, можете расходиться по своим позициям, конкретные указания получите чуть позже. Все свободны.
– Постойте, сэр! – опытный вояка удивленно воззрился на того, кто додумался нарушать уставом и годами закрепленный порядок, в миру именуемый субординацией. Этим кем-то оказался Отис Кайве.
– Ну? – голос старшины недвусмысленно намекал “Свалил бы ты парень в свой окоп и молчал в тряпочку. Не до тебя.”. Отис намек полностью проигнорировал и ляпнул то, от чего у всех присутствующих глаза на лоб полезли.
– А почему мы не можем отступить? – в глазах солдат читалась откровенная враждебность, лысый командир нахмурился еще сильнее. Но, несмотря на общее неодобрение, Отис продолжил. – Мы ведь все равно погибнем зазря! А если избежать боя, то потом можно причинить врагу больше вреда...
Ответом было гробовое молчание, нарушаемое щелчками затворов. Умом Отис понимал, что говорил правильные вещи, вот только даже ему казалось, что сейчас такие слова неуместны... Страсти накалялись и рано или поздно должен был произойти взрыв. Ситуацию разрядил старшина.
– Слушай, пацан, – голос оставался противоестественно спокойным, что мигом охладило некоторые чересчур горячие головы, а Отис испытал непонятные угрызения совести. – Можешь сколько угодно рассуждать о том, как лучше, а как хуже. Но мы останемся. Останемся и остановим врага, пусть даже ценой жизни... Ты же уходи, если хочешь. В спину тебе стрелять не станут, хотя стоило бы, а потом, как бы не закончился бой, мы уже будем мертвы, и некому будет рассказать о твоем предательстве. Уходи. Или оставайся. Да, да, можешь остаться. Я же вижу – ты просто дурак, молодой дурак. Если расстреливать каждого молодого дурня – кто воевать будет?
В общем... я философию разводить не буду, а дам тебе три секунды на раздумья. Ты остаешься или уходишь?
– Я остаюсь, – выдавил из себя Отис, щеки которого горели огнем. Ему было нестерпимо стыдно за свои слова.
Старшина внимательно посмотрел в глаза нарушителя порядка.
– Всем разойтись! А ты, парень, останься на минутку. Потолкую с тобой немного. Да ты не бойся! Я зла не держу за твои слова.
Он поманил Отиса пальцем.
– Я прекрасно тебя понимаю. Тебе страшно, очень страшно. И мне страшно, поверь. Даже еще больше, потому что я знаю то, чего не знаешь ты, потому что я видел такое, чего предпочел бы не видеть. На войне без страха нельзя, тот, кто ничего не боится, долго не проживет... Но какого черта ты трясешься за свою шкуру, словно какая-нибудь девка?!
Гневная тирада старшины повергла Отиса в некоторое замешательство. В самом деле – почему? Ведь он никогда не испытывал особого страха перед смертью...
– Ладно, парень, вижу тебе надо поразмыслить малость. Иди в свой окоп, а напоследок я вот что скажу... Живи, пока живешь. Послушай старика.
– Старика?
– Да-да. Ты не смотри, что на вид мне тридцатник с хвостиком. Возраст, он ведь не внуками и правнуками измеряется... А тем, что уже прожил, тем, что уже не страшишься конца, тем, что уже не жаль... Ладно, иди. Отдохни, еще пара часов у нас есть...

Светловолосый верно истолковал расстроенный вид Отиса и не стал пенять тому на слова, сказанные в минуту слабости. Вместо этого протянул свою фляжку.
– Глотни чуток. Полегчает.
Отис не стал привередничать, на самом деле он был очень признателен этому простому солдату, который предпочел забыть ту неприятную ситуацию и предложил пусть нехитрую, но помощь. Алкоголь обжег горло, Отис с силой выдохнул, а потом несколько секунд дышал носом.
– Крепкое пойло!
– А то! – светловолосый рассмеялся. – Мне мама присылает. Они с сестрой в деревне остались... Вот посмотри.
Из потрепанного солдатского мешка на свет появилась старая фотография.
– Вот мама, а вот сестра. Правда, красивая? – лицо солдата приобрело какое-то нежное выражение, заметив взгляд Отиса, он смутился. – Я очень скучаю по моим родным... Ведь больше у меня никого нет, да и они – как там без меня? Все жду, когда же эта война закончится, и я вернусь домой...
Отису хватило такта не говорить правду, а лишь улыбнуться в ответ и сказать.
– У тебя красивая сестра... А домой ты вернешься, обязательно.
– Спасибо...

Заходящее солнце отсчитывало последние минуты покоя, горизонт уже начал окрашиваться в багровый, а два человека в соседних окопах продолжали неспешный разговор...
– ...почему ты здесь? Только не говори про долг перед родиной, это лишь слова.
– Не буду. Ведь действительно не долг перед родиной привел меня на войну, вовсе нет.
– А что же тогда?
– Что? Хм... А ты посмотри вокруг. На эту зеленую травку, на этот лес, вдохни этот воздух... Все это – моя жизнь. Как и мои родные, надеющиеся на своего защитника, они тоже моя жизнь. А ради жизни не жаль и повоевать. Или умереть...
Они замерли, думая каждый о своем, и лежали молча, пока на темнеющем небе не стали распускаться огненные цветки взрывающихся ракет. Они все взрывались и взрывались, освещая место для боя, вдали послышался непонятный шум, становившийся все громче. Звук приближающейся лавины.
Теперь было не до разговоров. Началась массированная атака врага.

Впереди двигались темные фигурки солдат, расходный материал любой войны, они наверняка предполагали завязать перестрелку с защитниками холма, обнаружить позиции обороняющихся, с тем, чтобы танки, длинной вереницей ползущие следом, довершили разгром. А чтобы потери живой силы не оказались слишком велики, первыми в дело вступили минометы.
Отис вжимался в холодную землю, вздрагивая, когда очередная мина взрывалась совсем близко от их позиции. Грохот стоял невероятный, но, похоже, это было единственное, чего добился противник своим артобстрелом. То ли так и задумывалось, то ли прицел у наводчиков оказался сбит, но все снаряды легли, не долетая до верхушки холма, на которой окопались старшина и его солдаты.
Затем все стихло.
Серые клубы пыли рассеивались, и сквозь них Отис беспомощно наблюдал за приближающимся врагом. Пехотинцы в темной форме на сей раз были куда осмотрительнее и старались лишний раз не попадать в прицел снайперов, потому их продвижение было не таким быстрым, но зато теперь отдельные меткие выстрелы снайперов даже на миг не замедлили атакующих. Первые погибшие падали в траву, но остальные, которых было много, очень много, шли вперед, и такая цена отнюдь не казалась им чрезмерной. А сзади неумолимо приближались танки...
Хищные очертания бронированных машин, пушки, рыскающие из стороны в сторону, все это вызывало в душе Отиса ощущение глухой безысходности. Впрочем, через секунду ему было не до того, чтобы прислушиваться к своим ощущениям. Пехота врага приблизилась на расстояние прицельного выстрела, и позиции обороняющихся огрызнулись шквальным огнем...

Солдаты гибли десятками, но упрямо шли вперед, устилая землю своими телами, они отвлекали внимание, перестреливаясь с защитниками холма, позволяя своим танкам приблизиться еще на метр. И еще.
– Зачем... – тоскливо прошептал светловолосый, не переставая, тем не менее, стрелять. – Зачем... Так...
Отис же поливал ряды наступающих с молчаливой сосредоточенностью. Он ничего не чувствовал, совершенно ничего, и, стреляя, смотрел скорее на приближающиеся танки, чем на солдат врага, умирающих под его пулями. Глаза, не потерявшие зоркости, позволили Отису первым заметить странные насадки на стволах пушек, и лишь потом светловолосый, похоже слишком хорошо знавший, с чем им пришлось столкнуться, произнес мертвым голосом:
– Вот и все... Это тепловизоры...
– Тепловизоры?!
– Да... теперь они ударят точно в цель...
И словно в подтверждение этих слов с неба вновь стали падать мины...

Светловолосый погиб сразу. Мина, упавшая в нескольких метрах от их окопов, пронзила воздух веером смертоносных осколков, один из которых прошел навылет, располосовав ногу Отиса, а другой попал в бедро, раздробив кость и застряв в теле. Вспышка боли, охватив сознание раненого, тут же схлынула, а на ее место пришла странная эйфория. Он повернул голову, чтобы посмотреть, как там светловолосый, и наткнулся на остекленевшие глаза. Молодой солдат невидяще уставился в темное небо, на лице осталось какое-то мечтательно-детское выражение. Этот человек был мертв. Окончательно и бесповоротно.
– Нет... нет... – Отис, забывший о покалеченных ногах, подполз к неподвижному телу, схватил за плечо и стал трясти. – Вставай! Не смей умирать! Слышишь! А как же твоя мама? Ты же хотел вернуться...
По щекам скатились две слезинки. Отис сжал зубы. Так было неправильно, несправедливо. Так не должно было быть! А потом горечь уступило место слепой ярости. Безумная мысль возникла в наполовину свихнувшемся от переживаний сознании Отиса. Да, есть один шанс. Шанс сделать смерть светловолосого солдата (так и оставшегося безымянным...) не напрасной! Но времени мало, очень мало...
Совершенно не чувствуя боли в израненных ногах, с какой-то самоубийственной отрешенностью воспринимая рвущиеся вокруг мины и снаряды танков, которые, остановившись у подножия холма, начали методичный обстрел верхушки, Отис пополз к складу боеприпасов. Насколько он помнил, там имелось несколько ящиков взрывчатки, как раз то, что нужно для претворения в жизнь одной сумасшедшей идеи. Но сначала нужно было добраться до цели живым, добраться под шквальным огнем почуявшего близость успеха противника, который не собирался предоставлять обороняющимся никаких, даже самых призрачных, шансов.
Отис полз. Полз, сдирая ногти до крови о твердую землю, встречающиеся на пути камешки больно царапали лицо и руки, силы неотвратимо покидали человеческое тело, капля за каплей. Отис полз.

Он успел вовремя. И непоправимо опоздал. Лысый старшина полулежал-полусидел у деревянного столба, смерть застала его в попытке дотянуться до автомата, отброшенного взрывом мины в сторону.
– Еще... когда же это закончится?
Вопрошать небеса сегодня бесполезно, это Отис понял со странным спокойствием. Даже гибель глубоко симпатичного ему человека не вызвала почти никаких чувств, никакого шевеления внутри. Слишком много всего произошло за такое короткое время, слишком слаб человек... Впрочем, легкое удовлетворение он все же испытал, когда, окинув взглядом землянку, обнаружил ящики с взрывчаткой в целости и сохранности.
– Успел... Осталась самая малость...
Из последних сил Отис пополз к этим ящикам, все внимание сосредоточив на своей цели, и потому мина, издевательски медленно падающая с небес, стала для него полной неожиданностью. Последней. А потом мир утонул в огне...
...Умирающее сознание зафиксировало лишь странные слова, от которых веяло могильным холодом, на миг остудившим испепеляющее пламя взрыва. Но лишь на миг, огонь тут же вернулся, еще более яростный...
Вспышка ослепительного света принесла успокоение. Тьма, последовавшая затем, была необычайно притягательна... Как никогда.

– Он опасно близок к грани. Ты ведь этого хотел?
– Вот уж нет. Я может и не... хм... ангел, но и не безумец. Я не из тех, кто считает, что ветер можно приручить.
– А что – нельзя?
– Ты опять начинаешь?
– Что начинаю?
– Что-что... задавать вопросы, ответы на которые прекрасно знаешь. Да, нельзя. Ветер можно лишь убить.
– ...и это уже вполне выполнимая задача.
– Выполнимая, конечно. Но не все так просто. Ой, не просто все...

“Что случилось? Я умер? Нет... всего лишь очередной сон... Как больно... Больно?! Почему... Вот черт! Как?! Откуда?!... Эти шрамы... Их не было... Но такое невозможно! Этого просто не может быть!.. А они старые... Очень старые... Что же, черт возьми, тут твориться?... Никакой Компании такое не под силу... Они же не Боги... Тогда что? ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?!... Так... у меня еще пять жетонов... Я вернусь туда завтра... Я хочу знать...”

Пасмурная погода стояла уже который день и не видно было причин, почему что-то должно измениться. Погода навевала мрачные мысли, нависло томительное ожидание, предчувствие грядущих событий. В такой обстановки каждый обыватель стремился запереться в своем маленьком мирке, затаиться и переждать. То, что происходило с другими, ни волновало никого, все думали лишь о себе. Обыденная вещь, конечно, просто сейчас особенно обострившаяся...
Город знавал лучшие дни.

 

Ответ: Кусочек моей души

Чужая кровь.

– Отис!
– А?
– Что ты делаешь!
– Как что? Стреляю из рогатки, – паренек лет восьми, слегка прикусил кончик языка и закрыл один глаз, прицеливаясь.
– Ты что! Они же живые! – девочка в аккуратном белом платьице строго смотрела снизу вверх на маленького хулигана. Красивые голубые глаза, точь-в-точь цвета неба у них над головой, выражали явное неодобрение.
– Конечно! Так ведь интереснее, – Отис разочарованно проводил разлетающихся в стороны голубей, напуганных маленьким камешком, пролетевшим в считанных миллиметрах от одной из птиц. – Ну вот, промахнулся...
– Так тебе и надо! – девочка показала язык. – Вот все расскажу родителям...
– Да ну тебя, Альви... – Отис насупился. – И вообще, раз так, я тоже им все расскажу. И как ты подкладывала учительнице кнопки на стул, и как назвала Светлячка дурой.
Светлячком они оба называли девочку, которая очень любила всякие святящиеся в темноте побрякушки. И если Отису подобные предпочтения было до лампочки, то Альви, или сокращенно – Аль, это просто бесило, она терпеть не могла Светлячка и, не отличаясь тихим и кротким характером, всячески показывала свою нелюбовь. В том числе самыми неподобающими (для юной леди) способами.
Кстати, Аль так же очень не нравилось, когда Отис называл ее полным именем. Мальчишка прекрасно знал это и, чтобы раззадорить свою приятельницу, частенько обращался к ней – Альви.
– Ябеда! – девочка возмущенно фыркнула и вновь показала язык. Отис аж поперхнулся от такого нахальства, надо было ответить что-то (не оставлять же последнее слово за Альви!), но слов не было, и он сделал единственное, что пришло ему в голову в тот момент – отвернулся, сделав вид, что ему все равно, и продолжил охоту на птиц.
Глаза Отиса сосредоточенно обшаривали заросли кустарника, выискивая подходящую цель. Точнее, он пытался сосредоточиться на своем любимом занятии, но получалось это не особо хорошо, так как странное внутреннее беспокойство, какая-то досада (на себя?) стиснула грудь мальчика, мешая спокойно дышать. Естественно, Отис пытался любым способом избавиться от этого чувства, да вот только без толку, лишь загнал ощущения в самую глубину, откуда они все равно продолжали будоражить его душу.
Чтобы хоть немного отвлечься, Отис, не глядя, запулил камешек в самую гущу веселых зеленых листочков и был очень удивлен, когда вслед за его выстрелом последовало душераздирающее “Каааааааааарррр!” и громкое хлопанье крыльев. Крупная ворона, осколок тьмы, неведомо откуда попавший в этот ясный летний день, пролетела около метра, явно кренясь при этом набок, и, наконец, упала, словно мешок с перьями, распластавшись на тонких стебельках луговой травы. Птица немного приподняла голову, было заметно, что это стоило ей больших усилий, издала полузадушенное “Каааааааррррхххх...” и замолкла, пристально уставившись умными глазами на своего обидчика. А Отис гордо поднял нос и всячески пытался изобразить из себя этакого великого стрелка, только что совершившего очередной меткий выстрел. Вот только подобное мнение разделяли не все.
– Отис! – Альви, оторвавшись от своего занятия, заключавшегося в данный момент в задумчивом созерцании самых обычных цветов, выпрямилась во весь свой рост (надо сказать, отнюдь не впечатляющий даже для ее возраста), выражая крайнюю степень негодования... и, неожиданно расплакавшись, бросилась к раненой птице. – Бедненькая! Что этот негодный мальчишка с тобой сделал?
А действительно, что он сделал-то? Отис недоуменно наблюдал за девочкой, которая осторожно взяла на руки несчастную ворону и принялась внимательно ее осматривать. Птица, оправдывая репутацию своего племени, сразу догадалась, что ей хотят помочь, и терпеливо сносила прикосновения человеческих пальцев. Было видно, что жизни птицы ничего не угрожает, и нужно лишь убедиться в отсутствии серьезных травм.
– Все в порядке! – лицо Альви озарилось радостной улыбкой, осмотр закончился, и стало ясно, что ворона просто испытала сильный шок и здоровью птицы ничего не угрожает. Девочка так же осторожно опустила подопечную на землю, после чего та сделала несколько неуверенных шагов, расправила крылья и, напоследок посмотрев в глаза Альви, улетела.
Этот взгляд не ускользнул от внимания Отиса, внимательно следившего за происходящим. Более того, этот взгляд показался маленькому хулигану крайне странным, ибо в нем была печаль. Отис вдруг почувствовал, что что-то непонятное происходит с ним – загнанные в глубину души чувства всколыхнулись с новой силой и мальчик замер на месте, как вкопанный, неспособный пошевелить даже мизинцем. Одновременно, словно весь воздух мира превратился в свинец, на плечи обрушился неподъемный груз, заставляющий пригнуться к земле (чему, впрочем, мальчик яростно сопротивлялся и не без успеха).
– ...как ты мог! Я тебе никогда не прощу этого! Отис?! – Альви, позабыв о гневной отповеди, которую она только-только начала, бросилась к своему приятелю. – Что с тобой?! – В голосе девочки прозвучал испуг, готовый вот-вот перейти в страх, а то и панический ужас.
Неизвестно, как много сил ушло у Отиса на то, чтобы справиться с внезапно обрушившимся на него недомоганием, скорее всего очень много, но мальчик смог повернуть голову и растянуть потрескавшиеся губы в озорной улыбке.
– Все в порядке! – он очень похоже подражал голосу Альви.
– Дурак ты! И шутки у тебя дурацкие! Я же испугалась! – Отис не стал разубеждать свою подружку, пусть думает, что это лишь шутка. Он и сам, после того как все неприятные ощущения внезапно исчезли, предпочитал думать, что это было лишь что-то вроде солнечного удара. Ну перегрелся на жарком солнышке – с кем не бывает?
– ...Отис, не делай так больше, ладно?
– Аааа?
– Не стреляй из рогатки по птицам. Ну, пожааааааааалуйста.
– Почему? – Отис был удивлен, хотя и ожидал чего-то подобного, в свете уже произошедших событий. – Это же интересно!
– Ну стреляй по банкам – это тоже интересно. А птицы – они живые!
– Да вот еще... по банкам – скучно, они не двигаются, по ним попасть легче легкого. А по птицам потому и интересно, что они живые.
– Но ведь им больно!
– Да? Подумаешь... какие-то птицы... их много – одной больше, одной меньше. Какая разница?
– Какая разница?! – Альви чуть не задохнулась от возмущения. – А если бы в тебя запулили камнем?
– Ну, я же человек и в меня никто камнями не бросался, а если бы попробовал – ух я бы им показал! – Отис радостно обнажил белоснежные зубы. – Да и потом... я делаю просто то, что мне хочется, вот и все.
– Ах так! Мистер Отис Кайве, я вас терпеть не могу! – голос Альви был угрожающе тих и спокоен, свою тираду она произнесла по слогам, тщательно выговаривая каждое слово.
Теперь уже до мальчика дошло, что он сказал что-то не то, вот только непонятно – почему Альви так обиделась? Отис растерянно пожал плечами, потоптался на месте и выдавил из себя:
– Аль... ну не обижайся... хорошо, я обещаю, что больше не буду стрелять по птицам. Ты же знаешь – если я что сказал, я сделаю, правда-правда.
– Знаю, – на бледном лице появилась легкая улыбка, совершенно неожиданно вызвавшая в душе мальчишки какие-то непонятные чувства, впрочем, почти сразу исчезнувшие. А Альви, тем временем, уже заинтересовалась кое-чем совершенно иным. – Отис! А пойдем играть в парк!
Родители не отпускали ее туда одну, только с Отисом. Конечно, Альви отнюдь не была пай-девочкой и вполне могла улизнуть в столь привлекательное место одна, но огорчать любимых родителей таким вопиющим проявлением непослушания не хотелось. Да и Отис, явственно чувствовавший за собой какую-то непонятную, но все же вполне осязаемую вину, с радостью согласился составить своей подружке компанию.
– Хорошо... Эй, Альви! Подожди меня! – девочка, уже побежавшая по тропинке, обернулась на ходу и показала язык.
– Догоняй!
Затем её белое платьице скрылось в гуще кустарника и Отис, спрятав рогатку в карманах штанов, поспешил следом, ныряя в зеленые заросли. Ветки больно стегались, мальчику даже пришлось прикрыть руками глаза, а когда, вновь выбравшись на яркий солнечный свет, он широко раскрыл глаза, то увидел страшную картину...

Все как на экране телевизора, все так же – медленно, по кадрам, одно растянутое во времени движение за другим. Мощная машина, какой-то джип, сверкая темными стеклами и дергаясь, так муха в паутине, нехотя преодолевала, словно в замедленной съемке, раскаленное дорожное покрытие. Кадр за кадром, огромный автомобиль приближался к хрупкой фигурке в белом платье, Альви уже заметила опасность, но было поздно, круглые от ужаса глаза девочки неотрывно смотрели на приближавшуюся смерть...
Отчаянный визг тормозов вдруг прорвался в сознание мальчика и оглушил его. Джип, развернувшись боком, уже остановился, но поздно, слишком поздно – беспомощное детское тело распростерлось на асфальте, а равнодушный ветер играл легкой тканью белого платья. Внутри Отиса словно что-то оборвалось, он чувствовал лишь пустоту в груди, которая все разрасталась и разрасталась. Отис почувствовал чье-то прикосновение к щеке, осторожно поднял руку, прикоснувшись к лицу. Кончики пальцев соприкоснулись с чем-то липким и теплым, и мальчик, с какой-то непостижимой отстраненностью понял, что это кровь. Чужая кровь.
А потом мир обрел резкость.
Все стало на свои места, как в театральной постановке. И громоздкий джип, поражающий нелепостью форм, и водитель, выбежавший из машины и теперь испуганно лопочущий какие-то банальные глупости, и еще несколько остановившихся машин, пассажиры и водители которых, в лучших традициях зевак всего мира, с любопытством обступили место происшествия, причем никто даже не додумался позвонить в полицию или вызвать скорую помощь. Тут Отису стало тошно, от всей этой картонности, от плоских людей, заботившихся только о себе, о своих интересах. Одни удовлетворяют свое любопытство и жажду острых ощущений, удовлетворяют чужим горем, болью и смертью; а другие, как этот водитель джипа, сначала тешат своё мелочное тщеславие, мчась с дикой скоростью, а потом пытаются ускользнуть от ответственности, спасая свою шкуру.
Мерзко...
Отис видел все, видел, что было, видел, что будет, читал всех их, как открытую на последней страницу книгу. В этот момент донесся душераздирающий звук сирены – это полицейский на мотоцикле пробивал себе дорогу сквозь толпу зевак. Офицер, не снимая шлема, соскочил на асфальт рядом с телом. Отис ожидал, что тот займется осмотром места происшествия, но, вместо этого, полицейский почему-то направился к обочине дороги. Мальчик взглянул на стража порядка более внимательно и вздрогнул. Вздрогнул, потому, что не увидел внутри полицейского ничего. Абсолютно ничего, ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Лишь бесконечную, всепоглощающую пустоту.
Офицер остановился в шаге от мальчика, неподвижно постоял с секунду, а затем снял шлем, открывая солнцу и ветру лицо, больше похожее на маску. Губы неторопливо задвигались, произнося заученную и ставшую привычной для Отиса фразу.
Вот и все.
Отис провел пальцами по щеке, красные полосы на белой коже были похожи на безумную боевую раскраску, вдохнул теплый летний воздух, наслаждаясь последними мгновениями. А потом закрыл глаза.
“Ваше время вышло!”

– Уууу... Неужели он чему-то научился?
– Ничего удивительного, разве люди потеряли способность учиться, пусть и на своих ошибках?
– Нет, но... Я ему не верю.
– А кому ты веришь? Да и ты лукавишь, когда говоришь эти слова, ведь ты не ему не веришь, ты в него не веришь.
– Да пусть даже и так. А ты разве веришь?
– Верю. Это не так сложно, знаешь, нужно просто отбросить...
– Стоп-стоп-стоп! Свежо предание, но слышу уже сотый раз. Не нужно мне твоих мудрствований. И вообще – раз ты ему веришь, почему отвергаешь?
– Опять громкие слова... И опять неверные. Зачем ты все время пытаешься меня задеть? Ведь прекрасно понимаешь – одно дело поверить, понять и принять. И совсем другое...
– Использовать, да?
– Нет. Я никогда и никого не использовал, не заставлял что-то делать против его воли и даже не создавал ситуаций, которые могли бы вынудить человека делать то, чему он противится. Ты знаешь это. Прекрасно знаешь.
– Ну уел, уел, святоша, я действительно знаю, что ты не позволишь себе ничем замарать этих белоснежных одежд. Иногда мне кажется, что тебя больше ничего не волнует в нашем бренном мире... хотя, конечно, тут я ошибаюсь. Волнует и еще как. Но вернемся к нашему разговору... Значит, ты никого не используешь? А как же другие? Ведь ты не одинок?
– Другие... Они сами выбрали этот путь. А я позволил им на него вступить. А многим не позволил, потому что они не были готовы к такой судьбе.
– Что же ты решаешь за других, а? Столько слов про свободу выбора... и все зря, а?
– Не зря. Ты путаешь свободу с вседозволенностью... А почему я решаю за других – да просто по тому, что вся, абсолютно вся ответственность за то, что произойдет, лежит на мне, и больше ни на ком. На других лежит ответственность лишь за то, что я им доверил. Потому, я и не могу позволить каждому принять на себя такую ответственность, ответственность к которой они не готовы, которую они не в силах выдержать. Ибо есть достаточно тех, кто хочет нести в мир добро, но очень мало тех, кто способен за это ответить.

“Нет! Нет-нет-нет! Все было не так! Почему... верните меня назад... не хочу... зачем? Зачем так?... больно... память... слишком давно... Кто? Кто так решил?... изменить... хоть что-нибудь... нельзя... но почему? почему так нелепо?... для меня?... это для меня?... правда?... Нет... нет-нет-нет... я не хочу... хочу... хочу знать... зачем?... я найду ответ?... да?... хорошо... я готов... я...”
“Какая тихая ночь... Я вижу звезды”.

 

Ответ: Кусочек моей души

Плач палача.

Большая собака с длинной обвислой шерстью, цвет которой нельзя было разобрать из-за налипшей грязи (это состояние собачьей шерсти было перманентным и не зависело от погоды на улице, повар, иногда подкармливавший животину костями, каждый раз удивлялся, наблюдая темно-серые пятна на боках – ни дождь, ни месячная засуха, ничто не могло изменить устоявшийся порядок вещей), лениво зевнула и поднялась, втягивая носом пыльный воздух. Ей хотелось есть и лаять. Причем, есть хотелось больше, но никаких признаков пищи поблизости не наблюдалось. Значит, нужно на кого-нибудь от души погавкать, вооружившись этой мыслью, собака неторопливо затрусила вдоль хмурых домишек.
Вооооооон оттуда доносился новый запах. Запах человека.
Довольная своим нюхом, псина ускорила бег, заметив на углу темный силуэт. Зря незнакомец ошивается в подобном месте, ух, она сейчас покажет смельчаку, где раки зимуют! Не успев до конца насладиться предвкушением скорой “расправы”, собака внезапно замерла, как вкопанная, растерянно моргнула пару раз и шлепнулась на зад. После чего резко развернулась и со всех ног, будто не она, а кто-то другой, не ел ничего уже два дня. Впрочем, ни о еде, ни о нехитрых собачьих радостях, животина уже не думала, страх, вторгшийся в ее мозг, изгнал оттуда все прочие мысли...

– Все они одинаковые... Что люди, что животные, – незнакомец проводил взглядом стремительно удаляющееся серое пятно, стекла очков тускло блеснули. – Какого черта старый мерзавец назначил встречу в такой дыре?
Он зло сплюнул и достал из кармана плаща свои часы. Черт, уже время. Человек в черном плаще открыл дверь, брезгливо держась за краешек ручки, и, помедлив пару секунд, шагнул полумрак дрянной забегаловки...

– Привет, Отис!
– Привет, Клайв... – пришедший вяло пожал протянутую руку. – Ты не мог выбрать место поприятнее?
– Мог бы, да только и это сойдет для нашего дела, – Клайв кивнул, приглашая собеседника присесть за столик.
– Кому сойдет, а кому и нет, – Отис с отвращением разглядывал небольшое помещение. – Небось, и за заказом нужно самому идти... впрочем, так даже лучше, я еще не окончательно сошел с ума, чтобы есть то, что готовят в подобном заведении.
– Ты слишком привередлив, а кроме рябчиков с ананасами и другая пища есть... – Клайв отхлебнул из чашки кофе местного приготовления, поморщился. – Ну и гадость!
– Вот-вот, а я о чем, – Отис сцепил руки и пристально взглянул на своего приятеля. – Ладно... экспериментатор, ты ведь не за тем меня пригласил сюда, чтобы познакомить со всеми прелестями жизни. Новый заказ?
– Именно. И очень срочный.
– Срочный? – хмурые глаза, от которых было не по себе даже тем, кто давно знал Отиса, сузились до размера щелочек. – Сто лет уже не приходилось исполнять срочные заказы... Деньги?
– Вот, – Клайв отставил в сторону злополучную посудину с паршивеньким кофе, быстро черкнул несколько цифр и бросил бумажку на другую половину столика.
– О... – для того, чтобы понять, насколько велика сумма, потребовалось лишь несколько мгновений. – И кто же клиент? Президент? Первый министр? Может Папа?
– Нет. Вот фото.
– Девушка? Хм... Впервые вижу это лицо.
– Неудивительно, она предпочитает оставаться в тени.
– Даже так? Кто она?
– Вообще-то, я не должен сообщать тебе такую информацию... Но мы же друзья, так, Отис? – “друг” неопределенно хмыкнул. – Она... как бы получше выразиться... агент влияния.
– Агент влияния?! И какого уровня? Первого?
– Нет. Пятого.
– Пятого?! – в округлившихся глазах Отиса, бывших доселе абсолютно пустыми, промелькнула искорка беспокойства. – Такая молодая?!
– Да, такая молодая. И очень-очень способная. Она очень опасна... и должна умереть.
– Ладно... не буду спрашивать, откуда у вас информация такого уровня и почему вам нужен именно я. Но... но как я к ней подберусь? Охрана меня и за десяток километров не подпустит.
– Охраны не будет.
– У Агента Влияния Пятого (!!!) уровня не будет охраны?! – Отис окончательно перестал что-либо понимать. – Что за чертовщина? Так не бывает!
– Бывает... Не спрашивай, как мы это сделали – подобной информацией не обладаю даже я – но в течение одного, заметь – только одного, часа система безопасности Агента будет нейтрализована.
– Ясно... что ничего не ясно. Ну да ладно. Время? Место?
– С обратной стороны, – Клайв указал на фотографию, лежавшую перед Отисом.
– Хм... В этом захолустье? Интереееееесно. Даже номер в гостинице известен... Так, значит завтра? Завтра?! Как я, черт возьми, успею добраться до места?!
– Постарайся. Мы не зря платим такие деньги.
– Да прям уж... Ладно, значит, мне даже не нужно выслеживать клиента, а просто приехать, занять позицию, выбрать нужный момент и выстрелить? Так?
– Верно, ты ухватил самую суть.
– Тааааак... А что с оружием?
Услышанное, Отис кратко, но емко прокомментировал:
– Дерьмо!
– Согласен, но тебе придется довольствоваться им... К тому же, эти винтовки настолько популярны из-за своей дешевизны, что путь конкретного экземпляра вычислить почти невозможно. Или ты хочешь, чтобы после акции они вышли на твой след?
– Нет, конечно, нет, – наемный убийца непритворно вздрогнул.
Они помолчали, пока Отис аккуратно убирал фото во внутренний карман.
– Кстати, задаток уже перечислен на твой счет.
– А ты предусмотрительный сукин сын... – Отис усмехнулся. – Ладно, мне пора, время не ждет.
– Постой! Давно хотел задать тебе один вопрос... – в голосе посредника прозвучало почти детское любопытство. – Говорят, что убийцы видят лица своих жертв, когда закрывают глаза...
– Люди много чего говорят...
– Да, но… Тебе когда-нибудь снились те, кого ты убил?
– Нет, – Отис бесшумно поднялся и вновь скрыл пустоту своих глаз за стеклами темных очков. – Мне не снятся сны.

Бросив последний взгляд на угрюмый район, где состоялась его встреча с Клайвом, Отис нырнул в шумный полумрак подземного перехода. Людской поток было захватил его, но убийца, пронзив толпу, словно нож – масло, черной тенью устремился мимо спешащих по своим делам обывателей. Полы плаща развевались, создавая ощущение, что ноги не касаются пола, а аккуратный кожаный чемоданчик дополнял образ.
Подойдя к краю платформы, он замедлил шаг, вокруг мужчины и женщины всех возрастов толпились в ожидании поезда. Отис немного осмотрелся, попытавшись прикинуть, через сколько времени прибудет подземный экспресс – по всему выходило, что вот-вот в конце туннеля раздастся гул и длинная вереница вагонов выскочит на станцию, как пробка из бутылки с шампанским. Люди привычно галдели, создавая постоянный шум, убийца так же привычно не обращал внимания на эти мелочи, со стороны могло показаться, что мужчина, прислонившийся к одной из колонн, слегка задремал... А в это время узкие щелочки глаз цепко следили за всем происходящим вокруг. Не то, чтобы Отис о чем-то беспокоился, просто привычка. Привычка не раз спасавшая жизнь...

В вагоне было свободно, Отис, одним движением проскользнув мимо пожилой женщины, формы которой внушали священный трепет, удобно устроился в уголке у самого окна. Поезд как раз вырвался из тесноты и темноты туннеля метро и, набирая скорость, устремился вдоль небоскребов, фасеточные глаза-окна которых ярко блестели, отражая восходящее солнце. Впрочем, убийцу мало интересовало неторопливо разворачивающееся, буквально на расстоянии вытянутой руки, зрелище. Как только лучи солнца принесли в слегка покачивающийся вагон достаточно света, он достал из чемоданчика потрепанную книжку и бережно открыл примерно на середине...

“– А теперь еще одну очередь – один магазин на пять мишеней.
Оглушительный грохот стреляющего автомата ударил по ушам. В середине картонных фигур одна за другой появлялись аккуратные дырки.
– Это слишком легко, – мальчик лет десяти опустил оружие.
– Пожалуй... ты очень способный. Но любая мелочь, даже лишний час, проведенный на стрельбище, может спасти тебе жизнь. Ты ведь хочешь стать наемным убийцей или для тебя это просто игра?
– Конечно, хочу, – мальчик серьезно посмотрел на своего учителя. – Для меня это единственный смысл жизни.
– Даже так... Я ошибся, ты не просто очень способный мальчик, ты в своем роде уникум. Да, именно так и только поэтому я хочу тебе кое-что рассказать...
– Рассказать? О чем? – мальчик удивился. – О новом способе умерщвления себе подобных?”

Отис отвлекся от чтения, когда поезд резко затормозил на нужной станции, но убирать книгу обратно не стал. Убийца немного подождал, наблюдая за хлынувшим наружу людским потоком, а затем вышел одним из последних, избегая ненужной суеты и толкотни. По-прежнему оставаясь максимально незаметным, он спокойным и быстрым шагом направился к проходу, ведущему на поверхность... Мысли рассеянно крутились вокруг предстоящего дела, глаза автоматически фиксировали мелькавшие вокруг лица. Что-то мешало Отису сосредоточится, но что, он сам не мог понять...

“– Понимаешь... Кто-то считает нас просто убийцами, мясниками пригодными лишь для одной цели... Причем, делающими свою работу исключительно ради выгоды, существами абсолютно циничными и аморальными... Это не так.
– Не так? А как на самом деле?
– На самом деле мы те, кто выполняет невероятно нужную функцию... Функцию, которой простые люди стыдятся, они боятся этого, предпочитают закрывать глаза и стараются не замечать... А ведь без этой функции любое общество неминуемо бы вымерло, рано или поздно, но вымерло.
– Что же это за функция?
– Очень простая... Любое общество неоднородно, в нем всегда есть те, кто не вписываются в него... Инородные тела... И некоторые из инородных тех стремятся переделать общество под себя, возникает нарыв, конфликт, общество заболевает... А потом приходим мы. Приходим и очищаем общество от налипшей на него грязи... Мы – санитары, мы – как скальпель хирурга, отсекаем все ненужное и вредное, мы...
– Достаточно.
– ?
– Мне это не интересно. Все эти высокие идеи... – мальчик пристально вгляделся в лицо взрослого мужчины. – Просто чушь. Слова, пустая болтовня, не стоящая выеденного яйца. Мы – убийцы. Обычные убийцы и только. Никаких громких лозунгов, никакого высшего предназначения... А просто работа, которую нужно как следует выполнить. Выполнить, потому что нам платят за нее деньги. Платят, потому, что мы – убийцы. Профессиональные киллеры.
Очередная очередь разнесла одну из мишеней...”

Отис стоял на самой середине моста, опираясь одной рукой о перила, а другой держа раскрытую книгу. Стоял уже довольно долго... Глаза слепо вглядывались в строки, а лицо приняло странное обиженно-детское выражение, которое, впрочем, тут же сменилось злобной гримасой, а вслед за этим убийца что есть силы, словно пытаясь отбросить свое прошлое вместе с мыслями и чувствами, швырнул книжку с моста... Сказка, воплощенная в хрупкую бумагу, медленно падала, пытаясь расправить крылья-страницы и взлететь ввысь, подобно птице, но лишь беспомощно хлопала тонкими листочками. Листочками способными ненадолго замедлить движение вниз, но не прекратить его... Пустые глаза убийцы со странным чувством наблюдали как сказка, слишком похожая на реальность, упала в воду, как стремительно намокающая бумага становилась все тяжелее и тянула книгу под воду...
Случайный прохожий, заметивший поступок Отиса, поначалу хотел сделать замечание хулигану, но, натолкнувшись на его взгляд, тотчас передумал и счел за лучшее промолчать. Впрочем, убийце было все равно, сейчас у него в голове было абсолютно пусто.
Ни эмоций, ни мыслей. Ничего.

Дверь негромко скрипнула и приоткрылась, впустив в комнату узкую полоску света. Отис не спешил заходить в свой номер, а сначала посмотрел по сторонам, убеждаясь, что в коридоре больше никого нет. Убийца вздохнул, помедлил еще чуть-чуть, прислушиваясь к внутренним ощущениям, и, раскрыв дверь шире, скользнул внутрь. Пальцы сразу же принялись ощупывать стену, найдя искомое, Отис щелкнул выключателем. Вспыхнули лампы, ударив по глазам искусственной белизной.
Когда зрачки вновь сузились, Отис внимательно осмотрел интерьер, осторожно ступая по роскошному ковру, добрался до ванной, включил свет и там. Ничего подозрительного, лишь ослепительно сияющий кафель и белоснежные полотенца. Мужчина слегка нахмурился, они могли бы снять для него и более простой номер, чтобы переждать несколько часов особый комфорт не требуется... Даже лавочка в парке сойдет. Углубившись в воспоминания, убийца разделся и прошел в спальню, где бросил на кровать чемоданчик, а сам устроился в мягком кресле.
– Хм... Сколько там еще осталось? – Отис скосил глаза на электронный будильник. – Даже вздремнуть успею... и стоило так спешить?
Он потянулся, сбрасывая напряжение, которое медленно, будто с неохотой, оставляло уставшие мышцы. Словно змеиная кожа оно сползало вниз, чтобы окончательно исчезнуть где-то в районе ступней.
– Хорошо... Как заново родился, – этому приему Отис научился давным-давно... С его профессией любую минуту отдыха приходится использовать по максимуму. – Теперь можно немного расслабиться.
Может посмотреть телевизор? Пальцы тут же ухватили пульт, лежавший на столике, но Отис не торопился нажимать кнопку. Что-то он забыл, но что? Он ведь хотел, сразу после встречи, что-то сделать... Точно! Убийца едва удержался от того, чтобы хлопнуть себя ладонью по лбу. И немудрено, ведь он исхитрился забыть кое-что, связанное с самой сокровенной мечтой... Чертова работа!
Отис отложил пульт в сторону и вместо этого извлек из кармана черную коробочку мобильного телефона. Для того чтобы найти в памяти номер, потребовалось несколько секунд...

– Алло!
– Добрый день, мистер Йот-та...
– Кто... Ааа! Здравствуйте, мистер Кайве. Я как раз ждал, когда вы позвоните.
– Да? А я все откладывал наш разговор... Дела, знаете ли... Так что с моей просьбой? Вы нашли?
– Как вам сказать...
– Скажите, как есть, мистер Йот-та.
– Хорошо... Это было трудно, мистер Кайве, информация, которую вы дали, слишком расплывчата... Да и почти все следы стерлись, за столько-то лет. Потому я и просил у вас больше времени.
– И я согласился подождать, сколько потребуется... Хотя, если бы кто-то другой сказал, что дело сложное, нужно много времени... я просто подумал бы, что это отговорки и не более того, но вам я доверяю, мистер Йот-та. Потому и не стал торопить. Но раз вы ждали моего звонка... Значит, появилась какая-то ниточка? Правильно?
– Вы как всегда проницательны, мистер Кайве... Мне пришлось задействовать все связи, сотрудники работали почти без отдыха, но дело того стоило. Мы обнаружили след, причем, след очень и очень свежий.
– Да? Отлично! Вы сообщите мне информацию сейчас, мистер Йот-та?
– Если дадите нам еще немного времени... к концу дня я смогу назвать не только имя, но и место.
– Даже так... Великолепно, даже лучше, чем я смел надеяться! Конечно, работайте спокойно, я подожду до вечера. Очень рассчитываю на вас, мистер Йот-та!
– Мы не подведем. Совсем скоро вы сможете встретиться с тем, кого столько времени безуспешно искали. И... спасибо за добрые слова, мистер Кайве.
– Не за что, дружище... даже мне нужно хоть кому-то верить... До связи, мистер Йот-та, берегите себя.
– До свидания, мистер Кайве...

Отис улыбнулся и закрыл глаза. Сейчас он совсем не думал о предстоящем деле, а просто мечтал... Скоро, совсем скоро...

Девушка поднялась из-за стола, где до этого что-то долго писала. Аккуратно собрав бумаги в папку, она повернула голову в сторону окна, о чем-то задумалась. На красивом лице появилось какое-то отрешенной выражение, глаза невидяще смотрели вдаль, туда, где всего десять минут назад пропало солнце, окрасившее небосвод в кроваво-красный цвет... В состоянии странного оцепенения девушка пребывала недолго, затем очнулась и, подойдя к окну, единственному в комнате, распахнула его настежь, впуская в помещение свежий воздух... Если, конечно, можно назвать таковым воздух, изрядно сдобренный выхлопными газами и прочими побочными продуктами жизнедеятельности большого города. Но после целого дня, проведенного в душном гостиничном номере, девушке было не до капризов, да еще и легкий прохладный ветерок, так приятно ласкающий лицо...
Она закрыла глаза.

Место просто идеальное... Отис опустил бинокль, в который только что разглядывал свою жертву. Да, посредник не обманул, действительно, Агент Влияния в пределах досягаемости, да еще и охраны не видно... Сказка. Вот только Отис не верил в сказки. Убийца нахмурился, очередной раз прислушиваясь к себе. Что-то было не так: и с этой девушке, и со всей операцией в целом... Пусть люди Клайва каким-то, совершенно неведомым, образом смогли вычислить Агента, пусть они смогли найти способ, как временно нейтрализовать самую совершенную систему безопасности в обитаемом мире... Малореально, но все же возможно. В это Отис был готов поверить, к тому же, он неплохо знал Клайва, да и с возможностями его организации был знаком не понаслышке.
Это – возможно. Но вот все остальное... Во-первых, просчитать действия Агента Влияния не под силу никакой структуре, пусть даже самой совершенной. Ни человеку, ни компьютеру, ни группе профессиональных аналитиков. Никому. А Клайв смог... Как? Во-вторых, пусть со стороны это и могло показаться глупым, Отис не верил, что девушка – Агент. Не верил и все тут, его внутреннее чувство кричало об этом во весь голос, когда он производил предварительную разведку и имел возможность внимательно рассмотреть лицо жертвы. А интуиция никогда еще не обманывала Отиса... И, наконец, в третьих, вся ситуация в целом, если присмотреться, выглядела фарсом. Ну, зачем, зачем для того, с чем справится даже дилетант, нанимать одного из лучших киллеров мира? Зачем все так усложнять? Почему операция, где любая ошибка может обернуться провалом, проводится в такой спешке? Вопросы без ответов...
Отис мотнул головой. Подумаем обо всех странностях после, а сейчас – полная концентрация, мысли только о задании... Чуть не забыл! Отис достал из кармана сотовый, выключил звук и бросил на кровать рядом с собой. Не хватало еще, чтобы в самый ответственный момент кто-то позвонил... Убийца тяжело вздохнул, открыл чемоданчик и начал собирать винтовку. Больше тянуть было нельзя...

Винтовка казалась противоестественно тяжелой, Отис понимал, что это лишь следствие нервозности, сопровождавшей его с начала операции, но ничего не мог поделать. Оставалось лишь сильнее стиснуть ствол и, приложив глаз к окуляру, навести прицел на жертву... Убийца так и сделал, слегка вздрогнув, когда лицо девушки рывком приблизилось, так что он мог разглядеть морщинки вокруг глаз. Оставалось лишь нажать курок...
Отис медлил. Что-то внутри мешало сразу нажать на курок и чем дальше, тем меньше ему хотелось выполнять свою миссию... То, что стрелять все же придется, убийца понял, когда попытался разжать руки, державшие винтовку. Пальцы не двигались, мозг тщетно посылал сигналы мышцам, они словно уснули и самым возмутительным образом саботировали свои прямые обязанности. В другой раз подобная ситуация показалась бы смешной... но сейчас Отису, впервые за всю его жизнь (весьма насыщенную, надо сказать) стало страшно. Очень страшно.
“Не нужно быть провидцем, чтобы понять, что от меня хотят... Стреляй, киллер, стреляй. Выполни свою задачу, ведь ты всего лишь винтик... А если винтик не хочет слушаться, его заставляют сделать свою работу. С помощью грубой силы”.
Отис попытался подняться, но, естественно, все усилия остались безуспешными. Кто бы ни лишил мужчину возможности передвигаться, он хорошо знал, что делает. На лице убийцы появилась вымученная улыбка. Да, вот так все и бывает, события принимают непредсказуемый оборот, а ты лишь плывешь по течению, не в силах что-то изменить... Тут Отиса охватила злость, не может же быть положение полностью безвыходным? Он собрал все силы в кулак, всю свою ярость и ненависть, и направил на то, чтобы избавиться от странного паралича... Все, чего удалось добиться, это палец, убранный с курка...
А затем последовала расплата.
Невидимая рука схватила Отиса за горло и несильно сжала. Потом еще чуть-чуть. И еще... Из горла вырвался полузадушенный хрип, глаза выражали уже не просто страх, а панический ужас. Что бы там не говорили о наемных убийцах, никто из них не хотел умирать...
“Еще пара секунд и мне просто сломают шею... Маленький глупый винтик решил, что может что-то решать... Прости, этот мир слишком несовершенен”.
Отис нажал на курок.

Голова девушки откинулась назад, в распахнувшихся глазах – почти детская обида и непонимание. Казалось, она падала целую вечность... А сердце Отиса пронзила резкая боль, словно это именно в него попала выпущенная из снайперской винтовки пуля...
Багровый небосклон стремительно погружался в темноту. Город потерял еще несколько красок...

Как и ожидал Отис, уже через пару секунд странное оцепенение спало, испарилось без следа, словно все нити, опутавшие человеческое тело, вдруг разом лопнули и разлетелись в стороны. Кнут исчез, когда в нем отпала необходимость... Убийца отбросил ненужную винтовку в сторону, выпрямился и, окутанный со всех сторон полумраком комнаты, опустил глаза. Его ладони, на которые падал скудный свет из открытого окна, на миг стали красного цвета...
Еще чуть позже пришла усталость. Отис, совершенно лишенный сил, рухнул на кровать. Ни желаний, ни мыслей. Взгляд случайно упал на сотовый, который все это время валялся на подушке. С выключенным звуком. По спине пробежал неприятный холодок, и Отис, уже приподнявшись и взяв телефон в руки, внезапно вспомнил, кто и зачем должен был позвонить как раз в это время.
“Так... пропущенные звонки... вот он. Ровно десять минут назад... Так... надо перезвонить прямо сейчас...”
Мистер Отис Кайве встал (не без сожаления) с кровати и, подойдя к окну, набрал номер. Номер мистера Йот-ты.

– Алло!
– Здравствуйте, мистер Йот-та...
– Добрый вечер... это вы, мистер Кайве?
– Да... Вы просили позвонить.
– Да-да-да. Вы очень вовремя, я как раз выяснил то, что вы меня просили.
– Значит, вы можете сказать...
– Именно. Мы нашли нужного вам человека... Вы записываете? Сейчас я
назову имя и адрес.
– Я запомню... Продолжайте, пожалуйста, мистер Йот-та, я весь внимание.
– Так вот... - голос в трубке назвал город, адрес отеля и номер. Этот
город, здание напротив, тот номер.
– Мистер Кайве? Вы запомнили адрес? Мистер Кайве! Почему вы молчите?
Телефон выпал из ослабевших пальцев Отиса и устремился к земле, где
ударился о твердый асфальт и разлетелся множеством бесполезных осколков
стекла и пластика. Но Отису было все равно, он стоял, подняв невидящий
взгляд к небу, которое уже почти полностью погрузилось в глухую, не
нарушаемую даже искорками звезд, тьму. Просто стоял и смотрел сквозь,
все чувства исчезли, растворившись в обрадованной пустоте, слишком долго
ожидавшей свою добычу...
Несколько минут назад он убил свою собственную дочь.

– Откройте! – со стороны двери раздался требовательный стук. – Это полиция! Откройте немедленно!
Отис не шевелился. Теперь ему было совершенно наплевать на то, что его самым вульгарным образом подставили, наплевать на то, что сейчас его схватят и отнюдь не для того, чтобы выразить свое почтение мастерством профессионального киллера. А очень даже наоборот... Ужасающая реальность продолжала проявлять себя во всей красе чудовищной циничности и лицемерия...
Неважно.
– Откройте! Или мы выломаем дверь!
– Ломайте... – Отис закрыл глаза. Осталось немного, совсем немного... Сосредоточившись на боли, которая медленно, но неотвратимо, железной хваткой сжимала сердце, он ждал... Капля соленой воды появилась в уголке глаза и скатилась по щеке, проторив дорогу остальным. Он беззвучно плакал и ждал... Чего? На этот вопрос убийца не смог бы ответить, но...
Но на самом деле он ждал конца.

Когда Отис, наконец, услышал такую знакомую фразу, то понял, что ожидания не были напрасны. Тихий шепот уставших небес, едва слышный голос умирающего, шелест неотвратимо приближающегося прилива. Три простых слова.
– Ваше время вышло...

– Какая восхитительная наивность... Из этого материала можно было бы создать что-то... впечатляющее. Да, именно так.
– Ты так полагаешь? Ты льстишь себе, ты можешь создать лишь что-то, подобное тому, то мы увидели только что. Тебе всегда не хватало... чистоты.
– Ой, да ладно... Тоже мне ангелочек нашелся. Чем ты лучше меня?
– Ничем. Кроме одной мелочи.
– Какой же?
– Я не лгу... И этот человек, он мне симпатичен именно по такой причине.
– Как это? Ты же сам видел все! Он говорил неправду!
– Да, но... Он был честен с самим собой... Впрочем, ты все равно не поймешь разницы...

Все та же белая комната, все та же больничная кушетка и стул рядом с ней. Отис открыл глаза, моргнул. Да, он вернулся... Еще один сон стал прошлым. Прошлым, о котором лучше не вспоминать... Отис пошевелил рукой, попытался приподняться, но резкая боль пронзила сердце, а потолок дернулся и поплыл перед глазами...

...Отис открыл глаза.
– Вы очнулись? Замечательно!
– Что случилось? Где я?
– Там же где потеряли сознание вчера.
– А... понятно... – он повернул голову, силясь увидеть собеседника. И встретился глазами с... юристом Компании. С тем человеком, который был представителем другой стороны, когда Отис подписывал злополучный договор. – А почему вы... здесь?
– Мы заботимся о наших клиентах, – человек в сером был предельно серьезен, говоря эти слова. Забавно...
– Но зачем тут именно вы? – Отис по-прежнему не понимал.
– Дело в том... пришло время использовать вашу последнюю попытку.
– Попытку?
– Простите... я, конечно же, имел в виду жетон. У вас остался последний, и я хочу знать – будете вы его использовать или же нет.
– Я... Мне нужно подумать.
– У вас есть пять минут.
– Хм... даже так... Ладно, тогда ответьте на один вопрос.
– Слушаю.
– Что со мной случилось? Что вы со мной делаете, если я чувствую себя с каждым разом все хуже и хуже?
– Мы? Мы не делаем ничего. Абсолютно ничего. Единственное, что мы делаем – даем свободу выбора... А по поводу вашего самочувствия – проявились серьезные проблемы со здоровьем. И причины этого известны только вам.
– Мне?!
– Вам. Никому больше.
– Ничего не понимаю...
– А и не нужно понимать... – юрист посмотрел на часы. – Ваше время вышло. Каким будет решение?
– Я согласен...