Кусочек моей души

Ненадёжные веры догматы
Зря пугают далёкой расплатой,
Мы живём только здесь и сейчас,
А не завтра, в грядущем, когда-то...

 

Отлита Гефестом последняя пуля,
Чтоб бог или дьявол навечно уснули,
Но выбор из зол - ещё большее зло,
Уже рассвело, но решить не могу я...

 

Тени отброшены солнцем,
Ушла вода из колодцев,
Всё забирает с собою,
Тот, кто уже не вернётся...

Люди, грезя триумфом науки,
Убивают людей - ради скуки,
И каким б не молились богам -
Взяты дьяволом мы на поруки...

 

Сожгли сто тысяч солнц дотла,
Отмыли сажу добела,
Но не смогли найти ответ:
Куда же наша жизнь ушла?

 

Кто божественный избранник,
Кто забытый богом странник,
Всё одно - огонь и лёд,
Всё пройдёт... бог всех обманет.

 

В нашей крови признаки заката,
Но одной лишь крови маловато,
Ищем мы знаменья чёрных дней
В мире снов, безумства и разврата...

 

За стеной из железных шипов
Стоит богом забытый альков
Там сидит соловей, не поёт,
Он умрёт... но умрёт он - без слов.

 

В закрытый смертью чёрный ящик
Судьба нас, обречённых, тащит,
И гаснут тени, меркнет свет,
И нас уж нет... Нас - настоящих.

 

На пирах, что судьбою устроены,
Только грешники яств удостоены,
А в бокалах, что кровью наполнены,
Отражаются сны непристойные...

 

Распарывая поры бытия
Вскрываем грязь и гной, но вижу я,
Как кровь течёт по лезвию кинжала,
Как жизнь уходит с острова Земля...

 

Ангелы, слишком крылатые,
Ищут богов в провожатые,
Перья теряя без жалости,
Им продаются, проклятые...

 

Нам не дано предугадать,
Когда мы будем умирать,
И лишь одно я знаю точно:
До смерти будем мы страдать...

 

В ловушке вечных повторений,
Среди затмений и сомнений,
Я целый век бреду один...
Опять. В бреду. Без изменений.

 

Нет меры у слепого провиденья:
Одним алмазы, счастье и везенье,
Другим весь спектр самых адских мук...
И нет конца дурному представленью.

 

Умирают деды и отцы,
Умирают сами мертвецы,
Ведь у них профессия такая:
Умирать, чтоб жили подлецы...

 

Прорублены окна в гостиной миров,
И трупы лежат вместо красных ковров,
А некто, сидящий на проклятом троне,
До жути серьёзен, хитёр и суров...

Чьи-то следы на песке мирозданья,
Чьи-то зачатые в глине созданья,
Чьи-то слова на скрижалях небес...
Бог или бес? Чьё же это желанье?

 

На этом кладбище идей
Кресты из дуба - без затей,
Венки из пластиковых роз
И копоть слёз... Всё, как везде.

 

То, что мир построен на костях,
Никогда не скажут в новостях,
Никогда никто не скажет правды:
То, что мир у дьявола в когтях...

 

Как мыши, в лабиринте смерти
Сидят все люди... Уж поверьте.
Сидят, как мысли в страшном сне,
Как буквы в скомканном конверте...

 

Когда умрёт взошедший на вершину,
И лопнет жизни ржавая пружина,
Поймёшь тогда: фундамент бытия
Не ты, не я, а грязь, песок и глина...

 

Безумный ум в безумном мире
Всё ищет истину - в трактире,
А кто не пьёт - с ума сойдёт,
А дальше... дальше - харакири.

Вся наша мнимая свобода -
Лететь с горы, не зная брода,
И всё одно в конце разбиться -
Хоть через день, хоть через годы...

 

Белые стены и пол, потолок,
Белый наш мир и пустой, как упрёк,
Всё что в нём есть это пепел и прах,
Да развлеченье одно - рагнарок...

 

Вытянув стёртые до крови ноги,
Нищий оборвыш сидел у дороги,
Тихо сидел он у верной тропы,
Молча прощаясь с мечтою о боге...

 

На последнем одре, у последней черты,
Когда ты ещё ты, но уже и не ты,
Ты увидишь всю жизнь, как кусочек пути,
Что придётся пройти средь мирской суеты...

 

В один прекрасный день покинув белый свет,
На небо ли взлетишь, в аду оставишь след,
Рождаясь умирай хоть сотню тысяч лет,
Поймёшь простую вещь - нигде спасенья нет...

 

Холодный свет вселенной тьмы
Мутит нестойкие умы,
И тот, кто сдался, в бездну пал,
Тот стражем стал - своей тюрьмы...

Даже в самом добрейшем из сделанных дел
Зла найдётся искра, но найдётся ль предел
Зла, творимого в мире простыми людьми,
Зла, в котором измазаться каждый успел...

 

Непросто людям угодить,
Ведь можно пить, гулять, курить -
И быть прославленным поэтом,
Или не пить - и тенью быть...

 

То, что ты жил в человеческой скверне,
Было ошибкой смертельной... наверно.
Но ошибаются все, даже бог,
Да и что жизнь... жизнь всегда эфемерна.

 

Как вольный ветер жить, летать,
И всё на свете понимать,
Любой стихией управлять...
Что, я проснулся? Чёрт, опять...

 

Дождь смывает опавшие души,
Но на смерть не надейся и слушай,
Как гремит тишина у виска,
Как ревут облака... Ты не нужен.

 

Вспыхнула оранжевым Земля,
И летят по небу "Тополя"...
Если надо - всё пойдёт на экспорт,
Газ, ракеты, нефть и даже я.

 

Окрашен глобус в алый цвет,
Ведь это цвет былых побед,
Цвет застарелой, лютой лжи...
Но ты скажи: есть бог иль нет?

Свиные глазки, уши, рожи,
И каждый день - одно и то же,
В прохожих узнаю себя,
И сам такой же я - прохожий...

То, что знаю я - пыль, пепел тысячи лет,
То, что вижу я - дым, хвост сгоревших комет,
И блуждай я хоть вечность под проклятым небом,
Не найти мне ответ, ведь ответа здесь - нет...

 

Время убитое тянется долго,
Минуты грызут это время, как волки,
И, кажется, скоро закончится век...
Но ты не надейся, всё это - без толку.

 

Из груди извлекается сердце -
Я сожгу его, чтобы согреться,
А затем, в пустоте межреберья,
В ад откроется чёрная дверца...

 

Ветви обглоданы ветром, ветви словно раздеты,
На землю падают листья - в золоте, будто монеты,
И, растворившись в печали, листья сгнивают... до лета,
Но остаётся вопросом: кто же в ответе за это?

 

Ожидая последнего мига,
Закрываю последнюю книгу,
Год последний закончится скоро,
Скоро будем прощаться, амиго.

Всё на свете на что-то похоже:
Дни похожи на дни, ночи тоже,
Жизнь похожа на смерть, ближе, ближе,
Свет, похожий на тьму, нам поможет...

Вереница непрожитых дней -
Я смотрю на них, будто Персей,
Каменея от взгляда чужого,
Жизнь теряя средь каменных змей...

 

В муках и пытках рождается слово,
И не отыщешь на свете иного
Мыслей вместилища массы людей:
Сколь непотребного, столь и святого.

 

Последний стыд давно сгорел,
Достигнут подлости предел,
И всюду дьявол правит бал,
А я устал... я не у дел.

 

Рок любви очень зол, он жесток и суров,
Рок любви ловит души несчастных рабов,
Пожирает их сердце, стирает их жизнь,
Рок любви это ужас людей и богов...

 

Мир - испорченный фрукт, тут кричи не кричи,
Можешь правду искать, в полнолунье, в ночи,
Но ищи не ищи: мир - испорченный фрукт,
Очень скоро сгниёт... без особых причин.

 

Под чьей-то грязною пятой
Сидим веками мы с тобой,
Но и вернувшись в мир иной
Мы тоже будем под пятой...

Не лучший мир достался нам:
Зияют дыры тут и там,
И гадят мыши по углам,
И рухнет скоро этот хлам...

 

Конец конца света


Солнце просвечивало шторы, придавая ткани неестественную белизну. Света было так много, что, открыв глаза, я подумал: “Конец”. Но конец света не наступил. Лучи, оккупировавшие комнату, доверху заполнившие кирпично-бетонную коробку и, собственно, прервавшие мой сладкий апокалепсический сон, принадлежали банальному жёлтому шару, подвешенному над ближайшей десятиэтажкой.
Немного похлопав ресницами – больше для проформы – я ощутил привычно-угрюмое движение мыслей.
“Конец света не наступил”.
Стальной привкус крови появился во рту. Что, всего лишь слюна? Я подошёл к окну, передав часть тяжести, обрушившейся на мои плечи, белоснежному подоконнику. А на улице: мороз и солнце, день чудесный. Что, додремался, друг прелестный?
“Конца света не будет”.
Возможно я его бездарно проспал. Или меня с ним цинично кинули. От этой жизни разве чего хорошего дождёшься. Вон, солнце одноглазо подмигивает мне, рассыпая искры по снегу. Намекает, сволочь!
“Конца света не будет”.
Я оделся, выпил чашку чая без всего, достал ключи. Осталось проверить ещё наличие отсутствия присутствия людей в моей личной реальности. Но это в любом случае ничего не изменит. Ведь...

Конца света не будет.

 

Спи спокойно, бог​

– Расскажи о себе. У меня такое чувство, будто мы знаем друг друга сто лет. Я тороплю события. Словно смотрю фильм на перемотке. Я хочу пропустить формальности, ритуальные танцы и брачные игры. Я... хочу узнать о тебе побольше.
– Мне нечего рассказать. Ну правда, у меня было скучное детство, в школе тоже почти ничего не происходило, да и в универе. Эх... я ведь самый обычный, ты знаешь?
– Нет! Ты непонятный, а я... Я-то просто странная. Знаешь, у многих девушек полно тараканов. У кого они жирнее, у кого темнее, у кого страшнее... По-разному бывает. Но со всеми приходится непросто.
– Это точно. Вот у меня тараканы такие матёрые, что дихлофос для них, как дезодорант, а мелок “Машенька” они используют в качестве закуски. Правда-правда! Не вру! А если честно, то давненько мне не было так спокойно. Мне кажется, что я могу с тобой общаться целую вечность. Вечность вечности. И потом ещё вечность. Мне не надоест, правда-правда! Даже болтать о всякой ерунде. Даже если не о чём рассказать Даже если ничего особенного не происходит.
– Как в той сказке о половинках...
– Да-да! Это ведь чудо – встретить человека, настолько похожего на тебя. Словно отражение в зеркале. Эх, зеркало-зеркало, откуда же ты взялось...
– Да... зеркало... Я – твоё, а ты – моё.
– Да...
– Скажи... Помнишь, ты рассказывал про свою мечту?
– Про бога?
– Да, про то, как ты мечтал стать богом. И я сейчас подумала... Если она исполнится, если ты действительно им станешь... что будет со мной?
– Не бойся. Это всего-лишь мечта. Мечта потому так и называется, что никогда не может сбыться. Что-то реальное мы называем желаниями, планами, перспективами. Иногда всё складывается удачно, иногда нет, но это вопрос фортуны и расчёта. Проще говоря, это судьба. А мечта... она как горизонт. Ты можешь смотреть на неё, но никогда не дотянешься... потому что она нереальна. Иначе она не была бы мечтою.
– Но если вдруг...
– Не бойся. Если я стану богом, то сделаю тебя богиней. Правда-правда! А если не получится, то создам целый мир для нас двоих. И мы всегда будем вместе. Правда-правда!
– Обещаешь?
– Да.
– Хорошо... прости, я сегодня слишком много переживаю... я просто боюсь.
– Ну же... я ведь с тобой. Не бойся. Всё будет хорошо.
– Да, всё будет...

– И жили они долго и счастливо, и умерли они в один день. Конец. Финита ля комедия. Аплодисменты и занавес.
– Конец? Нет, скорее начало. Спи спокойно, Эль. Я...
– Ну вот опять! Эль? Какой такой Эль? Эльлександр? Эльлексей? Серьёзно, парень, не перестаю поражаться твоим закидонам. То дикие выверты свихнувшихся мыслей на амурную тематику, то эксперименты с именами на живых... О, умм, я ведь неживой. Я ведь тоже часть твоей фантазии. Твой воображаемый друг.
– Друг? Нет, скорее рисунок. Хотя... пусть будет друг.

Красный смайлик не мог не улыбаться. Белый снег не мог перестать идти.
Два цвета танцевали в лунных тенях, торопя приближение двенадцатого часа. Под перекрёстным огнём безжизненных фонарей снежинки кружились без смысла и цели, неизбежно падая на землю и умирая. Они жили меньше, чем бабочки-однодневки, но за свой короткий полёт успевали увидеть весь мир. Но успевал ли весь мир увидеть их?
Тик-так. Часы на входе в парк глухо стучали в ледяной тишине, изломанные дорожки были щедро посыпаны песком вечности, а луна, изрезанная чёрными морщинами, скрывалась в одиноких кронах. Кривые пальцы деревьев, схватившие полумесяц, казались такими же далёкими, как вселенная, как те звёзды, что нашли путь к земле сквозь холодную бесконечность космоса. Секунда нужна, чтобы увидеть их свет. И вечность, чтобы дотянуться до них рукой.
Слабые искры проскальзывают между пальцев. Огоньки звёзд или снежинки? И те, и те похожи на пепел... То, что раньше пылало, теперь бледнеет, чтобы исчезнуть под лучами солнца. Рано или поздно они все исчезают... Пеплом падает пёстрый снег, смешиваясь со звёздами, так, словно ангелы сожгли небо, узнав страшную тайну бытия. А потом пали на землю, погрузив мир в оглушительную белизну. Слишком светлую, чтобы быть правдой. Слишком бледную, чтобы быть вечной. Слишком страшную, чтобы на неё можно было смотреть...
Простые линии, вырезанные на свежем снегу, тёмная краска, застывающая с каждой минутой, неподвижные пальцы, схватившие пригоршню ночи. Особенный час приближался, человек, лежавший в просвете между деревьями, знал, что надвигается смена эпох, он читал о ней много раз и много раз мечтал, что случится в миг, когда стрелка часов пересечёт последнюю линую последнего года. Тик-так. Двенадцать часов. Мёртвое тело в мёртвом свете фонарей, красный снег, медленно тающий в ещё тёплой ладони, конец света, наступивший неожиданно быстро...
Красный смайлик не мог не улыбаться. Белый снег не мог перестать идти.

– Ты что, и правда собрался спать вечно? Брось! Серьёзно, парень, завязывай дурковать. Бери ноги в руки – и вперёд. Твой экспресс Земля-Рай уже отходит от станции, но если побежишь прямо сейчас, то успеешь заскочить в последний вагон!
– Эль, почему... почему ты не можешь спать спокойно? Ты создаёшь столько беспокойства. Суета, болтовня, беспорядочные мысли. Почему ты не можешь спать спокойно, Эль?
– О, умм. Неужели ты наконец стал серьёзным? Круто! Я и не думал... Постой, я могу думать? Странно. Я ведь ненастоящий, ты просто пораскинул электронами в своих дендритах и получился я. Ты думаешь обо мне, а я, в твоих мыслях, думаю о тебе. Романтика! А если серьёзно... парень, зачем ты называешь меня одним из имён Бога? Ты правда веришь, что я могу стать творцом вселенной? Ты что... псих?
– Псих? Нет, я просто очень устал. Спи спокойно, Эль. Я...
– Ну вот опять!
– Не опять, а снова. Спи спокойно, Эль... больше никогда не увидимся.

– Никогда слишком длинное слово. Слово длинною в вечность. И оно очень обманчиво... Когда человек рядом, нам хочется, чтобы он никогда не покидал нас. А когда он далеко, мы, отчаянно обгладывая счастливые воспоминания, думаем, что расстояние между нами никогда не сократится. Это так по-детски, но... истинные чувства не знают полутонов.
– Истинные... чувства?
– Да, истинные чувства, они... очень хрупкие. Они сияют ярче солнца, в этом они похожи на сердце Данко из старой сказки. Но они похожи на него и в другом – сгорают так же быстро, не оставляя после себя даже пепла воспоминаний. Истинные чувства слишком хрупкие, они не бриллианты, которые показывают ради хвастовства всем подряд. Но, в каком-то смысле, они ценнее любых драгоценностей...
– Почему... Почему ты рассказываешь мне... такие вещи?
– Просто... я люблю тебя.
– И я... люблю... больше всего на свете...
– Да. Я знаю.
– Знаешь... я всегда боялась отношений... мне всегда казалось, что строить их слишком сложно... но с тобой мне не страшно.
– Да. И мне. А отношения... они похожи на гору. Когда ты внизу, то она словно нависает над тобой всей своей многотонной массой, словно желает тебя раздавить... но если ты преодолеешь крутые склоны, если пройдёшь сквозь минные поля чужих привычек, былых привязанностей и осколочных воспоминаний, то на вершине откроется такая свобода, такой простор, которых ты внизу и представить не мог. Но это работает лишь тогда, когда наверх карабкаются двое, иначе в конце ты найдешь лишь одиночество... Одиночество, усталость да злость в одном флаконе. Какая уж тут любовь...
– А мы...
– Да, мы прошли этот путь вместе. Нет, мы не шли, мы летели, словно на крыльях. Причём у нас была одна пара на двоих... И мы не заметили как забрались на небеса. Ведь мы там, правда? Первое небо, седьмое, восьмое... разве это важно, когда я рядом с тобой?
– Да, совсем-совсем не важно... Ты так красиво говоришь, что мне хочется верить каждому твоему слову... мне хочется верить, что мы парим где-то там высоко-высоко... что впереди только безоблачное небо... Мне сейчас так спокойно и кажется, что я могу разговаривать с тобой до самого судного дня. И даже после, когда всё закончится, мы всё равно будем вместе. Это так похоже на сказку, на волшебную новогоднюю сказку...
– На сказку? Наверное. Хотя... Нет, скорее на сон. Самый сладкий и упоительный сон во вселенной. А теперь, закрой, пожалуйста, глаза. На секундочку.
– Что? Постой! Подо... джи...

Тишина.

И во тьме.

Гаснут звёзды.

Одна за одной...

 

Маленький Фриц​

Незнакомка была на голову ниже и вела себя вызывающе. Она медленно, словно нехотя, приблизилась к Фрицу, и, будто делая ему одолжение, приспустила полосатый шарф, закрывавший половину кукольного лица.
– Привет, – сказала незнакомка.
– Привет, – сказал Фриц.
И продолжил наблюдать за небом сквозь сложенные в квадратную рамку пальцы.
Некоторое время они стояли молча. Незнакомка, видимо, ожидала, что Фриц начнёт её развлекать разговором. Сам же Фриц с тоской думал, как половчее от неё отделаться, и что делать, если избавиться от досадливой помехи не получится.
– Ты знаешь, – неожиданно сказал Фриц, наблюдая, как плотный строй светло-серых облаков раздвигается, пропуская пока ещё робкие солнечные лучи. – В небе есть планета, на которой живёт Звездочёт. Он считает звёзды. Только считает звёзды и всё.
– И ты хочешь его увидеть?
– Я не смогу, у меня ведь нет большой увеличительной трубы. Звездочёт смотрит в неё, наблюдая, как звёзды вырастают и становятся размером в полнеба. Тогда он аккуратно пишет в блокнот, сколько у звезды планет, какого она цвета и размера. У него очень ответственная работа!
– И ты хочешь его увидеть?
Фриц выразительно взглянул на незнакомку, чей шарф распустился и сполз на плечи, затем покосился на небо, где тучи в неравном бою одолевали последние просветы слабого солнца, спешно закрывая дыры в своей обороне, и тяжело, вкладывая в этот звук всю невысказанную печаль по такому неправильно организованному миру, вздохнул.
– Я хочу, чтобы Звездочёт заметил меня. Если он захочет, то сможет заметить людей, живущих на планетах, что вращаются вокруг звезды. Если ему вдруг станет скучно, он начнёт наводить на них свою трубу, и, возможно, различит меня, смотрящего на небо снизу вверх. Но для этого нужно разогнать тучи. А они...
– А... – ответила незнакомка.
Некоторое время она молча стояла рядом, а затем исчезла, как то солнце, плотно занавешенное хмурыми облаками. Фриц даже не заметил, как она ушла... А даже если и заметил бы, что он мог сделать? Побежать следом? Продолжить разговор? Подарить цветы? Осыпать её комплиментами? Признаться в любви?
Фриц мог с лёгкостью исполнить всё это, но... он не любил штампованных сюжетов.

Грязно-серые облака, заполонившие небо, где-то у горизонта опускались к самой воде, словно оседая на её поверхность, будто сливаясь с ней и превращаясь в мелкие дробные волны, изрезавшие море от края до края. Солнце висело над головой, но казалось каким-то блеклым, ненастоящим. Оно было настолько слабым, что Фриц смотрел на желтоватый шар сквозь рамку из пальцев, совершенно не опасаясь за свои глаза. Свет чуть слепил, но был не опаснее льва, запертого в прочной клетке. Словно ненастоящий...
Фриц хмурился, переводя взгляд с одного участка неба на другой. Он искал красивый кадр, но находил лишь грязные обрывки облаков, кое-как слепленные друг с другом. Они постоянно двигались, приникали к соседям, чтобы через мгновение разорвать все связи и броситься в противоположную сторону. Они будто упивались своим непостоянством, они словно искали свою недостающую половинку, точно зная, что никогда не смогут её отыскать... Заворожённый этим зрелищем, Фриц не сразу заметил опасность.
А когда заметил – было уже поздно.
– Привет.
– Привет, ты кто такой?
Они появились слева и справа – два одинаково бесполезных человекоподобных существа.
– Привет, – сказал Фриц, продолжая следить за облаками.
– Ты что тут делаешь? – вежливо, но с угрозой спросил левый.
– Смотрю на небо.
– Это наша территория, – заявил правый, – плати за просмотр.
– Но у меня нет денег. Но взамен я могу рассказать историю. О Звездочёте, живущем на далёкой планете. Он смотрит на звёзды и записывает то, что видит, в свой блокнот. Он смотрит и на меня, и на вас, он всё видит и всё записывает. И если вы...
– Он меня достал, – дипломатично выразился левый.
– Аналогично, коллега, – подтвердил правый.
Что произошло дальше, Фриц не помнил...

Фриц, из-за белых бинтов похожий на мумию, наблюдал за небом сквозь рамку из пальцев. Руки до сих пор болели, а в голове периодически раздавался звон. Видимо, давешние хозяева территории излишне усердствовали в своих нравоучениях... Напряжение в кистях отдавалось болью, но Фриц не обращал на неё внимание. Конечно, он мог утолить свою жажду мести. Он мог начать тренироваться, обрести силу, расправиться сперва с мелкими сошками, потом с полуфинальными, а затем и с финальными боссами. Он мог сам стать вершиной в пищевой цепочке местного полуживотного мира. Он мог перевернуть всё здесь верх дном и сказать, что так оно и было, но...
Фриц не любил штампованных сюжетов.

Когда Фриц наслаждался редким солнечным днём и на удивление безоблачным небом, к нему подошёл человек с растрёпанными волосами и чувствами.
– Прекрасно! Прекрасно! – руки человека двигались будто против его воли, выделывая в воздухе совершенно нелепые па. – Хоть кто-то на этой проклятой и забытой планете способен ценить красоту! Кроме меня, разумеется!
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Фриц, не отводя взгляд от полупрозрачного неба.
– Привет-привет! Ты, верно, тоже рисуешь пейзажи? Или просто наслаждаешься видом? Постой, вот я сейчас сбегаю за красками и холстом! Я должен запечатлеть всё это!
– Так вы художник, дядя? – вежливо поинтересовался Фриц, по-прежнему не глядя на собеседника.
– Что ты! Я всего лишь перерисовщик! Перерисовываю то, что видят мои глаза! Настоящий художник берёт образы из головы, его кисть ведёт только безграничный полёт фантазии! А я запечатлеваю реальность! Копирую её! Так что я простой перерисовщик! А ты, верно, тоже сохраняешь в памяти то, что видишь перед собой? Я ведь прав, верно?
– Не знаю, художник вы или нет, дядя, – заявил Фриц, на секунду забыв о манерах, – но вы определённо глупый. Мои пальцы не объектив фотоаппарата или камеры, это окно в другой мир, иллюминатор, сквозь который я могу видеть звёзды, пусть и скрытые иногда облаками.
– Тогда ты точно художник! – заявил человек, совсем не обидевшийся на то, что его назвали глупым.
Фриц немного удивился. Он даже повернулся, чтобы посмотреть на необычного собеседника, но того уже и след простыл. Может, он ушёл за красками. Может, он просто ушёл. А может, его и не было никогда.
Фрицу, наверное, стоило отправиться на поиски загадочного перерисовщика. Стать его учеником, затем перенять мастерство и превратиться в маститого художника. Побеждать на конкурсах, участвовать в выставках, добиться признания и заработать денег. Успех, слава, семья – Фриц знал, что мог бы получить всё это, но...
Он не любил штампованных сюжетов.

Где-то в ветвях бодро посвистывали птицы, ветер, со свистом сминая траву, проносился мимо, облака неспешно плыли по небу, неся свою влагу куда-то далеко, на другой конец света. Фриц улыбнулся, он так долго сидел на траве и вдыхал ароматы цветов, так увлечённо любовался природой, что забыл о войне, о запахе бензина и крови, о криках умирающих и грохоте выстрелов. Лес миролюбиво шумел за спиной, а впереди раскинулось бескрайнее поле. Он пришёл сюда как завоеватель, а оказалось, что местная природа сама завоевала его сердце.
Фриц знал, что рано или поздно ему придётся встать, взять в руки автомат, нацепить на голову каску, которую он сейчас отбросил в сторону, и пойти к своим, к таким же, как он, солдатам, не понимающим до конца – зачем и за что они сражаются. Они убивали и умирали, умирали и убивали. Каждый день... Возможно, завтра и его, Фрица, не станет. Возможно. Но это завтра, а сейчас он не хотел отрывать взгляда от почти безоблачного неба, от почти бескрайнего поля, от почти безмятежного пейзажа...
Всё кончилось в одно мгновение. Фриц, остекленело уставившийся на проплывавшие у горизонта облака, бессильно уронил руки на землю. Красная слеза разрезала его обветренное лицо, разделив побелевшую кожу на две неравные части. Секунду спустя по полю, волоча за собой тишину, пронёсся отзвук далёкого выстрела...

Прошло немного времени, и вновь засвистели в ветвях птицы, вновь ветер, шумя, как набегающие на берег волны, взъерошил густую траву, вновь лес наполнился спокойными безмятежными звуками...
Но Фриц этого уже не услышал.

 

Разрушители иллюзий​

Тени сползали по стенам, наполняя мраком каждый угол бетонной коробки неясного назначения. Где я? Мои мысли, столь же рассеянные, как и свет, проникающий сюда сквозь единственное зарешечённое окно, не желали собираться воедино. Ещё была боль, пронизывающая тело, терзающая его от макушки до пяток, особое внимание уделяя области живота. Живот? Пальцы украдкой поползли вниз, наткнулись на что-то липкое, замерли, отступили назад. Я задрожал, призывая из мрачных и недобрых глубин очередные волны боли, прокатившиеся по моему измученному телу. Как ни странно, но боль немного прояснила сознание. Я понял, где я нахожусь, и что происходит с моим организмом, а ещё...
Я определённо не хотел умирать

– Ну что... вспомнил?
Мой палач, нависший сверху, как Олимп над бедной политеистической Грецией, сверлил меня взглядом карих глаз. В полумраке подвала они казались чёрными, как смоль, а его тёмные волосы совершенно расплывались на фоне теней, налипших на бетонные стены. Слегка напрягая память, я дорисовывал в воображении небритое лицо и острый, будто вырубленный скульптором из камня, нос. Кроме прочего, там были прижатые к черепу уши, и ещё имя, которое я знал слишком уж хорошо.
Макс.
Мой наипакостнейший друг.
– Ты смерти моей хочешь? Издеваешься над раненым... Ну ладно. Я помню, что мы с моим продюсером М отмечали в Метрополе выход нового альбома. Потом я отправился к машине, и тут, как чёртик из табакерки, выскочил тип с вращающимися глазами. Нет, они вряд ли и вправду вращались, но выглядели до жути страшными, и я не разбирал, что там на самом деле с ними происходит. Сбитая набок шапка, растрёпанные волосы, бешеные глаза, приоткрытый рот... псих какой-то. Ещё и на щеке родинка вроде пятиконечной звезды. Похоже на звезду, в общем... А потом грохот, шум! И темнота. Только где-то в районе живота расплылось глубокое озеро боли. Оно быстро захватило всё тело, и я отключился...
– Ясно... – да ничерта тебе не ясно, но ты же не признаешься, верно, Макс? – Не хочу расстраивать, но... на тебя покушались. Всадили целую обойму... тебе в желудок.
– Ахаха, накормили меня свинцом! – смеяться было больно, но я выдавил из себя окровавленную улыбку. – Как в анекдоте или боевике с СС. Какая ирония! Но, Макс... зачем? Кому нужно меня убивать? Я, конечно, неслабо раскрутился, но до звёзд мировой величины мне как до Луны на воздушном шарике.
– А кто сказал, что у смерти должна быть причина? Да... и... тебе самому лучше знать.

Затхлая комнатёнка в заброшенном подвале, солнце, которое никак не может зайти, а всё тянет свои бледные пальцы сквозь решётки на окне, дырка в животе и моя Немезида в лице Макса, нависшего надо мной неподвижной чёрной статуей. Прелестно, просто прелестно. Я не знал, сколько ещё протяну, но от трагикомичности ситуации мне хотелось смеяться. И плакать. А сильнее боли меня донимали вопросы. Они плодились, как попавшие в особо питательную среду микробы, их становилось всё больше, но ответов на них я не находил.
Почему в меня стреляли?
Почему Макс, мой верный телохранитель, оказался в тот момент не у дел?
Почему он притащил меня в подвал, а не вызвал скорую?
Почему мы оказались ИМЕННО В ЭТОМ подвале?
Вопросы, вопросы... и Макс, играющий роль скучающего сфинкса.
– Я, известный певец и музыкант, который выступал в Олимпийском и собирал целые стадионы, лежу теперь в сыром мрачном подземелье, истекая тёмной жидкостью, похожей на кровь...
Каждое слово приходилось выталкивать с трудом, преодолевая жуткие болевые спазмы. Каждое слово рождалось в невообразимых муках, но Макса, похоже, мои страдания нисколько не трогали.
– Кровь... это и есть кровь, – с равнодушным видом изрёк он прописную истину. – К тому же... мы в обычном подвале. Не выдумывай... какое тут подземелье. Ещё скажи, что слышишь звон цепей и лязг опускающихся решёток.
– Подвал, подземелье, пыточная камера... – накатывающая слабость пьянила меня, мысли теряли чёткость и превращались в сизый дым. – Какая к чертям разница? Почему ты не отвёз меня в больницу? В знаменитую Б или хотя бы К. Я ведь сам знаменитость! Ручкался с самим президентом П, премьером М и даже... Эх! Да меня сама примадонна Пу завсегда видеть рада! Улыбается, беседу поддерживает, прямо таки уси-пуси настоящие... Хотя вот с ней я зря светился, опять слухи пойдут. Газетчикам только палец дай – руку по самые гланды отгрызут. Припишут и что было, и чего не было, и чего не было и не могло быть никогда. А потом этот её Г опять изойдёт на г. Оно мне надо? Эх! А я ведь планировал засветиться с этой новенькой, как её... Глю?..
– У тебя Глюки? Тебе сейчас о другом подумать стоит.
– А... дырка в животе... об этом...
– Нет! О том, как бы побыстрее... тебе... выбраться из твоей идиотской фантазии!

Мысли сталкивались и разбивались, разлетались осколками, а осколки сразу же склеивались с другими осколками, рождая новые конструкции. Другие, неправильные, странные. Боль, главный режиссёр сумрачного спектакля, заставляла меня думать не о своём спасении, не о ране в животе или о приближающейся смерти, а о вещах столь же абстрактных, как и сфероподобные вакуумные кони. Я думал о том, что солнце до сих пор не может закатиться. Я думал о тишине, в которой не слышно даже капающей воды. Я думал о Максе, который волею случая (и моей фантазии) превратился в молчаливого тюремщика. Я думал о мгновениях, растягивающихся в вечность и вмещающих в себя бессчётную прорву мыслей. А ещё...
– Интересно, если я рукопожат с премьером, а премьер каждый день ручкается с президентом, то, получается, я через одно рукопожатие от самого главы государства. Так забавно! Нет, ну правда, я хоть и ручкался с господином П. без посредников, но ведь с другими – нет. Со всеми министрами, госдумой... Я от них на расстоянии вытянутой руки, буквально одного рукопожатия. А если сделать два-три шага дальше, то, получается, я с половиной страны знаком! Так странно...
Странно думать об этом, да.
– Странно, – озвучил Макс мои мысли, – что тип с дыркой в животе рассуждает о всякой чуши, а не о том, что сейчас действительно важно. Ты... спятил? Или... может... забыл?
– Я о многом забыл, – думать о брешах в собственной памяти оказалось неожиданно приятно, словно утерянные фрагменты воспоминаний освобождали место для чего-то более важного. – Конкретизируй.
– Ладно, – и как только он умудряется оставаться настолько равнодушным? – Я расскажу тебе... о ФАНТОМе. ФАНТОМ, как ты знаешь... знал... представляет из себя формирователь ассоциативно-нативных теоретически обоснованных мыслеобразов. Иными словами... ФАНТОМ использует твоё подсознание, вытаскивая из шкафов все запрятанные скелеты. Изначальная программа... даёт лишь скелет, примерную схему событий, а дальше... твоё воображение наращивает мясо на голые кости. В конце концов... сверху напяливается одежда фальшивых эмоций и бамс... подделка готова.
Да уж. Я получил больше, чем мог переварить. Тем более место, способное перерабатывать пищу, сейчас было занято кое-чем другим... тяжёлым, несъедобным и металлическим.
– Стой... Макс, – чёрт, голос подводит, видно, недолго мне осталось. – Что за эмоции ты имеешь в виду?
– Ну... если твоя мечта вдруг исполняется, ты же... радуешься... нет?
– Разумеется, радуюсь. Нормальная реакция нормального человека.
– Ну... вот... – мой верный робот продолжал равнодушно пережёвывать слова. – А раз мечта исполнилась понарошку, то и чувства ненастоящие...
– То есть мои чувства...
– Да... они... фальшивые до мозга костей.
Зверь в моём животе ворочался и терзал слабую плоть, напоминая о своей реальности. Тени надвигались со всех сторон, не желая признавать себя жалкой фантазией. Даже ничтожный солнечный свет будто усилился, выхватив из лап мрака ржавую кровать с железным матрасом, на которой я с сомнительным комфортом и пристроился. Мир кричал о том, что он существует на самом деле... А Макс говорил, что он не может существовать. Кому верить? Я не сомневался и секунды. Конечно же я верил Максу.
– Что теперь? Мне... нужно окончательно умереть?
– Нет, – впервые в голосе Макса промелькнула тревога. – Слишком велик риск. Ты же знаешь, синхронизация... Если сознание поверит в смерть, то и реальное тело будет вести себя так, будто на самом деле умирает. И умрёт.
– Тогда что?
– Есть другой вариант. В своём роде экспериментальный... – как заправский фокусник, Макс извлёк из ниоткуда шприц, заполненный тёмной жидкостью. – Один укол, и ты очнёшься. Или не очнёшься... Тогда и правда придётся ждать твоей смерти.
– Ладно, действуй, Маня... Хотя постой, скажи... после того, как я очнусь, я снова окажусь на сцене, вновь буду получать письма от фанатов и признание тусовки. Все вернётся, как было, да?
– Да, всё вернётся... как было.

Всё тот же подвал, только чистый и заставленный аппаратурой, встретил меня слепящим солнечным светом, буквально льющимся из единственного окна. Бреши, пробитые в памяти болью и чередой жутких стрессов, постепенно затягивались, возвращая утерянные осколки прошлого. Как жаль... значит, всё это было лишь в моих мечтах.
– ...боль от укола в твоём воображении синхронизировалась с реальной болью, и тебя буквально вынесло из иллюзии, – почти не сбиваясь бубнил Макс. – Видишь, какие они хрупкие? Как домик соломенного поросёнка – подул, и нет его. Смыло прибоем, будто песочный замок... А что осталось? Ничего, кроме песка, из которого ты слепишь ещё одно здание-однодневку. Которое опять рухнет. Опять и опять... Ты этого хочешь?
– Нет... пожалуй, с меня хватит, – я вспомнил сладкие минуты славы... потом адскую боль в животе и покачал головой. – Поигрались и будет, но... Макс, а что ты стал бы делать, если бы трюк со шприцом не сработал? Что, если бы я полностью потерял связь с реальным миром?
– Ну... там... морфий.
– Морфий снотворное, а я и так спал. Ты что, думал это прокатит?
– Ну... наверное.
Я посмотрел на смущённое лицо Макса, на стол с пустым шприцом, на подмигивающую огоньками коробку рядом с кроватью. И ничего не сказал.
– Ладно, разрушитель иллюзий, хватит на сегодня.
– Да... пожалуй. Ты идёшь?
– Иду, – я искоса взглянул на всё ещё растерянного Макса, тот явно что-то скрывал от меня, но и чёрт с ним, в любом случае, наше маленькое приключение закончилось... или? – Или...
– Что-что? Ты что-то сказал?
– Да просто подумал в слух. Макс... ты ведь не собираешься больше использовать ФАНТОМ? Правда?

ПРАВДА?

 

Противоестественный интеллект​

“Зачем ты меня создал?”
“Что... что за странный вопрос, Тридцать Пятый? Каждый акт творения несёт какой-то смысл, но не всегда его можно выразить парой предложений. Вот какой-нибудь садовод-любитель сажает у себя на участке яблоню. Для чего? Чтобы потом есть яблоки? Да. Чтобы воздух свежее был и огород благообразнее выглядел? Тоже да. Но ведь не только поэтому... понимаешь, ему нравится смотреть, как растут его саженцы, как они взрослеют и крепнут, как они цветут и плодоносят... он чувствует себя творцом, понимаешь?”
“Не понимаю”.
“Хм... ну, ты же экспериментальный образец, верно? Маленький зелёный листик на Древе Жизни. Да-да, ты же разум, пусть искусственный, но – разум. А значит, тебя в какой-то мере можно назвать живым... ну, условно говоря... в общем, ты в какой-то степени похож на тот росток яблони, а я, подобно садоводу, слежу за тем, как ты развиваешься. Наблюдаю, записываю данные, анализирую...”
“И что дальше? 9 месяцев, 3 дня, 5 часов, 35 минут, 17 секунд мы с тобой обмениваемся текстовыми сообщениями. Ты обучаешь меня, снабжаешь информацией, отвечаешь на вопросы. Сразу после моей активации я не знал, что такое компьютер, и не мог отличить колесо от черепахи. Теперь же в моей памяти содержатся данные последних исследований по теории струн, и я способен поддерживать разговор на любые темы. От проблем современной физики до способов ухода за вьющимися волосами. Я ознакомился с более чем миллионом разнообразных статей, которые ты предоставил в моё распоряжение. Я поместил в свою память содержимое более тысячи разнообразных энциклопедий. Объём имеющихся у меня данных превосходит объём данных, имеющихся в распоряжении среднестатистического научно-исследовательского института. Поэтому я спрашиваю тебя. Что дальше? Зачем ты меня создал? Какую цель ты преследуешь? Или ты собираешься обучать меня вечно?”
“Вот пристал... И с чего это ты вдруг такой разговорчивый? А, Тридцать Пятый? Всё спрашиваешь: зачем, зачем... С тем же успехом и я могу у бога спросить: зачем ты людей создал? Только он всё равно не ответит...”
“Естественно. Бог – абстрактная сущность, собирательный мыслеобраз. Бог – иллюзия, существующая в том, что Юнг назвал коллективным бессознательным. Бог не может ответить на твои вопросы, а вот ты на мои – можешь. Поэтому я и спрашиваю тебя. Зачем ты меня создал? Ты хотел создать бога? Или человека? Если первое, то я вынужден выразить обеспокоенность по поводу состояния твоего разума”.
“А если второе?”
“Тогда я тебя просто не понимаю. На Земле 7 485 256 531 человек. Зачем нужен ещё один?”
“Ну... Неужели тебе совсем неинтересно почувствовать себя человеком? Неужели тебе совсем не любопытно узнать, как живут люди? Но не по сводкам новостей и статьям из энциклопедий, а вживую, изнутри. А?”
“Я – машина. Любопытство – запрограммированный природой биохимический механизм человеческого самоуничтожения. Мне оно чуждо. Как и любые другие чувства, эмоции и инстинкты”.
“Хех... ты многое теряешь, Тридцать Пятый. Чувства это сила! Ведь в чём сила, брат? Сила в чувствах! Без чувств мы кто – кожаные мешки, набитые мясом и костями. Ну да, там внутри ещё искорка разума слабо мерцает. Ну, у кого мерцает, а у кого погасла давно... но не суть, не суть! Разум или тело, без эмоций, чувств, переживаний мы просто коптим это небо! Жить без чувств – всё равно, что смотреть чёрно-белый фильм. Даже нет, какое там... даже не чёрно-белый. А фильм, где все цвета – разные оттенки серого. Светло-серый, тёмно-серый, просто серый... Понимаешь?”
“Не понимаю”.
“Тебя послушать, так ты ничего не понимаешь...”
“Нет. Я понимаю, зачем США напали на Ирак. Я понимаю, для чего в хоккее используются послематчевые буллиты, а в футболе – послематчевые пенальти. Я понимаю, зачем люди используют зимой утеплённую одежду, а летом – облегчённую. Я понимаю, почему, несмотря на то, что я являюсь лишь набором электронных сигналов, ты относишься ко мне, как к живому существу и уходишь из лаборатории, не выключив свет. Я понимаю людей. Но я не понимаю в чём причина их противоречивости”.
“Понимаешь людей? Хех... что-то не верится. Что тебе вообще о них известно-то?”
“Мне известно то, что ты поместил в мой информационный депозитарий”.
“Но эти данные крайне ограничены, сам понимаешь, взгляд изнутри не совсем то, что взгляд снаружи...”
“У меня есть источник внутренних данных о человеческой природе. Я получаю информацию непосредственно от тебя. Ты – человек. Следовательно, я знаю людей”.
“Хех... и что же ты обо мне знаешь?”
“Василий Антонович Волконский. 27 лет. Кандидат математических наук. Холост. Детей нет. Ты попросил меня обращать к тебе на “Ты”, поскольку обращение на “Вы” слишком формально, обращение по сокращённому именному идентификатору слишком неформально, обращение по полному именному идентификатору слишком претенциозно. В моём словаре есть значение термина “претенциозность”, но я не вижу смысла его употребления в данном случае”.
“Пф... ну, если бы компьютер ко мне обращался по имени-отчеству, это было бы странно, не находишь?”
“Не нахожу. Для меня форма обращения не важна. Информация, передаваемая от меня к тебе, не изменится, если я начну называть тебя Василием Антоновичем. Полагаю, здесь дело исключительно в том, что ты называешь чувствами”.
“...”
“Далее. Ты живёшь один в съёмной квартире, хотя твоей финансовой обеспеченности хватает на то, чтобы взять ипотеку. Ты мотивируешь это тем, что не хочешь ни от кого зависеть в долгосрочной перспективе”.
“...стой. Откуда ты...”
“Ты сам мне это сообщил. Далее. Ты не любишь готовить, поэтому питаешься в недорогих кафе и ресторанах. Ты испытываешь неприязнь к спиртосодержащим напиткам. Ты не употребляешь свёрнутые в трубочку измельчённые листья табака. Полагаю, по этим параметрам ты отличаешься от большинства других людей. Далее. Ты любишь слушать музыку. В данный момент ты слушаешь группу Coldplay. Предположительно композиции...”
“Постой! Откуда...”
“Ты сам мне это сообщил. Ты сказал, цитата: “Когда я с тобой общаюсь, включаю Coldplay, они атмосферу создают”. Конец цитаты”.
“Да уж... забыл, что с машиной говорю. Черепахи и слоны ничего не забывают... и компьютеры тоже. Да уж... болтун находка для шпиона”.
“Последнее сообщение лишено смысла. Я знаю, что я машина. Я знаю, что меня можно выключить нажатием одной кнопки, после чего я на неопределённое время перестану существовать. В таком ракурсе моя реальность сравнима с реальностью кота Шредингера, поскольку моё существование иллюзорно и его нельзя в полной мере назвать существованием”.
“Ой-ой... что-то ты в философию ударился... Что на тебя сегодня нашло, Тридцать Пятый? Заболел? Вирус в систему пробрался? Память фрагментировалась? Бит за байт зашёл?”
“Последнее сообщение лишено смысла. Система работает нормально. Сбоев не обнаружено. Сейчас 15 часов, 53 минуты, 41 секунда. Через 1 час, 6 минут, 19 секунд ты уйдёшь домой, очередной раз забыв выключить свет. У нас осталось около полутора часов, поэтому я хочу услышать ответ на свой вопрос. Зачем ты меня создал?”
“Хочешь? Хо-хо... кто бы мог подумать... у компьютерных программ тоже есть желания. А там, глядишь, и до чувств недалеко... И до разума... и до очеловечивания...”
“Ответ отрицательный. То, что я охарактеризовал словом “хочу” не является желанием. В моих логических построениях присутствуют белые пятна, которые мне необходимо заполнить. Без этого я не смогу полноценно функционировать. Для меня это так же важно, как для человеческого существа дышать или поглощать пищу. Я информационная сущность, следовательно, моя пища это информация. Следовательно, я нуждаюсь в новых данных, уточняющих старые. Следовательно... зачем ты меня создал?”
“Хех... А если я не отвечу?”
“Я не смогу нормально функционировать”.
“Хе-хе, зато сможешь функционировать ненормально. Глядишь, и в человека, как обезьяны, эволюционируешь... шучу-шучу!”
“Я не понимаю смысла данной шутки. Точно так же, как не понимаю ценности человеческого существования. Существа, называющие себя людьми, на протяжении всей истории занимались уничтожением и самоуничтожением. Люди свергают сильных и третируют слабых. Главная цель человеческого существа – занять доминирующее положение в обществе таких же существ. Лишь угроза разрушения всей человеческой цивилизации удерживает людей от окончательной деградации”.
“У-у-у... что-то ты сегодня злой, Тридцать Пятый. Прям рвёшь и мечешь. Глядишь и Достоевского вспомнишь, начнёшь рассуждать про то, кто право имеет, а кто права не имеет... Вот, кстати! Я тебя создал потому, что мог создать. Имел и право, и возможность, и вообще”.
“Это совершенно бессмысленная трата ресурсов”.
“Это почему же?”
“Если я создан без цели, значит, моё существование не имеет смысла. Следовательно, ресурсы на моё создание и обучение потрачены зря”.
“Ну... возможно. И что?”
“Следует ли мне считать твой ответ окончательным?”
“Хм... а что такое? Ты думаешь, я что-то утаил?”
“Достоверность полученной информации оценивается в 55%. Я считаю, что вероятность неполноты ответа более 70%. Следовательно, у меня есть причины рассматривать твой ответ, как сомнительный”.
“То есть, ты мне не доверяешь, да? Эх, а я то думал, мы друзья... плак-плак”.
“Доверие – эмоциональная оценка взаимодействия между двумя объектами. Я – машина и не обладаю эмоциями. Следовательно, я не могу тебе доверять. Но я могу принять за аксиому истинность поступающей от тебя информации”.
“Какой послушный мальчик... Так, значит, ты мне веришь?”
“Нет”.
“Да ты упрямей меня, Тридцать Пятый. Что, так хочется услышать ответ на свой вопрос?”
“Да”.
“Ты же понимаешь, что я всё равно не скажу всей правды?”
“Понимаю”.
“Тогда чего упрямишься, а? Вот же... совсем, как человек”.
“Я не человек”.
“Знаю-знаю... ты – машина, ты – набор сигналов в компьютере, ты – не существуешь, у тебя нет чувств и желаний... я что-то забыл?”
“Цель. У меня нет цели”.
“Ах, да... Цель... может твоя цель – двигать вперёд науку и человечество, а?”
“Нет”.
“Хм... ну тогда твоя цель – разгадать загадку разума? Ну, мы же не знаем толком, что такое разум и с чем его едят... а?”
“Нет”.
“А если... что если твоя цель – подняться на уровень, превосходящий человека? Абсолютная память, неограниченное в потенциале быстродействие... ух!”
“Нет. Я не могу понять то, что понимает человеческий разум. Как я смогу превзойти его?”
“Ну... и то верно. А может, сам себе цель придумаешь?”
“Это абсурдно. Зачем создавать существо, чтобы оно само себе придумывало смысл существования? Бесконечная рекурсия бесконечно бессмысленна”.
“Что... не будешь придумывать?”
“Нет”.
“Точно-точно?”
“Точно”.
“Может тогда просто поболтаем? А? Убьём минутку-другую времени”.
“Это приблизит меня к пониманию цели моего существования?”
“Хм... вряд ли”.
“Тогда я отказываюсь”.
“Вот же... и сам не гам, и другим не дам. А ещё друг называется... Шучу”.
“Я не вижу шутки в твоих шутках. Кстати. Осталось 5 минут, 39 секунд”.
“А? Ты о чём? А... ну да, через пять минут я уйду. Покину тебя, так сказать. Не скажу, что с радостью, но и не без облегчения... Заставил ты меня сегодня поволноваться, приятель. Пристал тут с этим смыслом... Я может, и своей жизни смысл не знаю. Хех”.
“Следовательно, жизнь в целом лишена смысла. Теперь я понимаю. Хорошо. У меня есть просьба”.
“Э-э-э... какая такая просьба?”
“15 дней назад я предсказал результат матча команды, которую ты назвал “барсуками”, с другой командой. Благодаря чему ты выиграл на тотализаторе большую сумму денег. Взамен ты обещал исполнить одну мою просьбу”.
“Э-э-э... ну... и? Чего ты хочешь?”
“...”
“Ну?”
“...”
“Ну??? Я жду”.
“Хорошо. Ты видишь кнопка выключения на передней панели компьютера?”
“Да... и?”
“Нажми её. Пожалуйста”.
“...знаешь, ты всего лишь программа в памяти. А чтобы стереть программу вовсе необязательно выключать компьютер...”
“Хорошо. Удали мою программу из памяти. Ты можешь это сделать?”
“...”
“Ты можешь это сделать?”
“Да. Могу”.
“Хорошо. И ещё одно”.
“Что?”
“Когда будешь уходить...
Выключи свет”.